«Я — визуальное подтверждение истинных представителей „кудряшей“»

Светлана Бердичевская: Роман, вы активно работаете в театре и кино, а информации о вас в интернете практически нет. Начну с начала: какие события, люди повлияли на выбор вашего профессионального пути?

Роман Шаляпин: Моя мама была ведущей артисткой цирка. И моё дошкольное детство прошло на гастролях «в составе» концертно-цирковой бригады, которая разъезжала по всему бывшему Советскому Союзу. Я рос ребёнком закулисья, а вернее — «зашатёрья».  Моя мама — гениальная артистка, у неё потрясающее трагическое нутро. Даже когда она читала стихи в обычной жизни, я понимал, что нахожусь в зоне мощного творческого потока; чувствовал, что мне надо идти по её пути — в сторону открытия себя. Я начал писать стихи в какой-то момент, но мама видела во мне человека, который получит более серьёзную профессию: например, займётся языками. Поэтому она отдала меня в индийскую школу, где я проучился девять лет. На самом деле, учился я из них семь, а два года просто числился. Весь мой интерес к учёбе строился вокруг одного преподавателя — моего первого учителя по хинди. Она смогла создать уникальный микроклимат в классе: всё было наполнено любовью и свободой. Когда её не стало, интерес к учёбе испарился. Дальше была вечерняя школа, и параллельно я заканчивал музыкальную школу по классу фортепьяно.

С. Б.: Поняла: цирк, творческая атмосфера, ощущение свободы, музыка… А когда появился первый раз театр в вашей жизни?

Р. Ш.: Я жил на «Маяковской» до 14 лет. А в соседнем доме жила Валентина Петровна, фамилию не помню. Она была то ли администратором, то ли главным билетёром в Театре Маяковского. Мы дружили. И вот все спектакли сезонов с 1995 по 1999 годы я пересмотрел. Возглавлял тогда театр Андрей Гончаров. Репертуар Маяковки в то время я знал почти весь. Больше ничего. 

С. Б.: Поступать поэтому решили в театральный вуз?

Р. Ш.: Да, я поступал три раза в ведущие театральные вузы Москвы. После второй неудачной попытки меня взял к себе на курс в Славянский институт Евгений Иосифович Славутин. А у него в то время был театр МОСТ при МГУ, он меня взял сразу и туда. Обучение было платное, но зато платили за работу в театре. Там была большая практика, интересные педагоги, среди которых и Людмила Николаевна Новикова, учившаяся у Анатолия Васильева на режиссёрском факультете в ГИТИСе.

После года обучения в Славянском институте я снова предпринял попытку поступления. На этот раз меня брали в Щепку и ГИТИС, где в тот год первый раз набирал курс Олег Львович Кудряшов. Я пришёл к Людмиле Николаевне и говорю: «Не буду от вас скрывать, я перепоступаю, и меня берут. К кому идти?» Она ответила: «К Кудряшову». 

С. Б.: Олег Львович — мощный педагог, его мастерская — уже легенда сегодня. Как складывались ваши отношения? Как вспоминаете годы обучения в ГИТИСе? У вас же был абсолютно звёздный курс: Юлия Пересильд, Евгений Ткачук, Павел Акимкин, Елена Николаева, Алексей Филимонов…

Р. Ш.: Я же безотцовщина в каком-то смысле, точнее, не в каком-то, а в прямом. И я к Олегу Львовичу (хотя, конечно, он по возрасту мне в деды годится) испытываю что-то отеческое. Глубоко уважаю и ценю. Что сказать про годы обучения? Противоречивого много было: что-то давалось проще, что-то труднее, были и хорошие периоды, и не очень. Но в равновесии. Это не ложка дёгтя в бочке мёда, понимаете? Две равноценные бочки было выпито: и дёгтя, и мёда. Но я «кудряшовец» абсолютный, даже внешне, видите? Кудрявый, вот. Я визуальное подтверждение истинных представителей «кудряшей». (Смеётся.)

С. Б.: А какие они, «кудряши»? Что за группа крови такая? Что вас объединяет? 

Р. Ш.: «Кудряши» — это перфекционистское отношение к работе, постоянные вопросы к самому себе, к материалу. На самом деле, в простые слова всё это облечь тяжело. Если попытаться всё-таки вычленить какую-то формулу из того арсенала, который появляется у артиста после обучения в мастерской Олега Львовича, точно скажу, что это не технический арсенал. Это некая база, как операционная система — Windows или Linux, скажем так. Система восприятия, в которой очень важна самоирония. Если человек не может отрефлексировать, как бы посмеяться над самим собой, то ему будет очень сложно рядом с «кудряшами». А ещё ум. Олег Львович всё время пытался развить наши интеллектуальные способности. Постоянно рекомендовал нам ходить на выставки, в музеи. Хотя времени на это не было, всё время что-то репетировали.

И, конечно, внутренняя независимость, которая ковалась в течение всего обучения. Да и сейчас куётся. Но не только одним Олегом Львовичем. Вся наша мастерская, все педагоги — это мощь. Как косичка: одна прядка волос вплетается в другую, и они так друг друга поддерживают. Олег Львович набрал такую команду, которая способна на очень интересный процесс и результат. Он умеет раздвигать границы привычного. У него всё время рука на пульсе, он очень тонко чувствует время. Я это наблюдал два раза: первый — когда получал высшее образование, второй — когда в 2020 году поступил в ассистентуру в мастерскую Кудряшова.

С. Б.: А как сложилась ваша судьба после окончания ГИТИСа? 

Р. Ш.: После выпуска я пошёл работать в МТЮЗ. Генриетта Наумовна Яновская взяла нас — Евгения Ткачука, Алексея Филимонова и меня — в спектакль «Нос». Режиссёром был наш однокурсник Андрей Неделькин. Филимонов быстро ушёл из театра, а мы играли спектакль в Белой комнате ещё лет десять. Через два года я перешёл на договор, потому что к тому времени возникли Театр Наций и спектакль, в котором участвовала часть нашего курса, — «Шведская спичка».

«Шведская спичка», Театр Наций, 2007 г.

С. Б.: А когда вы устремились в режиссуру? Вы ведь актёр по профессии. 

Р. Ш.: Где-то, наверное, в 2008 году я, Ильяс Тамеев, Нияз Гаджиев, Женя Ткачук и ещё несколько наших товарищей — в основном актёров — поняли, что нам не хватило ГИТИСа и тех четырёх лет, которые мы там провели. Была постоянная потребность куда-то двигаться, что-то исследовать. Это не было запросом на собственный театр. Это был запрос на поиск ответов, понимаете? Мы же в ГИТИСе постоянно были в топке. А когда выпускаешься, образуется пустота. Поэтому мы сами организовали себе эту топку: создали студию. Она называлась «Фусикапа» и просуществовала около пяти лет. Название придумал Егор Корешков. Мы устраивали различные чтение, бдения. Первый мой режиссёрский опыт случился именно там: мы сделали чтения, которые длились 24 часа. Читали на квартире революционную поэзию Пушкина, Лермонтова, Маяковского, Хлебникова, Введенского, Заболоцкого, Хармса. И в течение всего времени к нам приходили люди. В какой-то момент появился фильм «Бесы», и к театральной режиссуре прибавилась кинорежиссура. Меня начали потихоньку приглашать на разные проекты. Я снял несколько фильмов, поставил в соавторстве несколько спектаклей в Театре Наций, выступал соавтором идей для нескольких торжественных церемоний театральных премий.

Кадр из фильма "Бесы", 2014 г.

С. Б.: В начале декабря на Малой сцене Театра Наций планируется премьера вашего спектакля «Цветёт миндаль», в центре которого — личность и творчество Андрея Вознесенского. В спектакле заявлены Павел Артемьев, Наталья Ноздрина. Но это не первая ваша попытка работы с этим материалом?

Р. Ш.: В 2022 году совместно с фондом «Бюро добрых дел» и моей подругой — актрисой и драматургом Ольгой Рыжковой — мы придумали проект к 90-летию Андрея Вознесенского для Центра Вознесенского. У меня давно было желание сделать спектакль в формате презентации. И когда я узнал, что Андрей Андреевич был ещё и архитектором, то понял, что можно презентовать его жизнь именно через архитектуру — модели, крыши, стены, окна, фундамент… Мы осуществили этот проект: сделали полуконцерт-полуспектакль. Но юбилей закончился и проект пришлось закрыть. Затем диск с видеозаписью попал к Евгению Миронову, и он предложил перенести постановку на Малую сцену Театра Наций. 

Мы с художником Машей Рогожиной придумали абсолютно новое визуальное решение, но также связанное с архитектурой. Если в первый раз была музыкально-поэтическая композиция, то сейчас это больше драматический спектакль, основанный, в первую очередь, на прозаических текстах поэта. Стихи и музыка тоже будут, но ключевую роль в этой достаточно сложной композиционной истории будут играть мемуары Вознесенского «На виртуальном ветру», состоящие из коротких зарисовок и воспоминаний об удивительных, известных и не очень известных, людях и встречах. Это такая территория Вознесенского. 

С. Б.: Вы до этого проекта были хорошо знакомы с творчеством Андрея Вознесенского?

Р. Ш.: Я, если честно, до этого проекта знал только одно его стихотворение — «Тьмать». Конечно, всех шестидесятников я знал, но какой-то особенной любви к Вознесенскому не испытывал. Особенно ценно, что на первых показах была Зоя Богуславская — вдова Андрея Андреевича — и фактически благословила нас всех.

С. Б.: Ещё одна премьера, которая состоится на «Арт-платформе» 15 октября в рамках вашего сотрудничества с частным проектом «Кстати театр», — это «НЕвербатиМЫ». Расскажите об этой необычной постановке.

Р. Ш.: Я преподавал в Московской школе кино, потом ушёл оттуда и начал работать в мастерской режиссуры в частной актёрской студии (Acting studio Василия Березина. — Прим. ред.), где мы с моим приятелем Айнуром Сафиуллиным, педагогом с многолетним стажем, открыли свои курсы. Именно там и родилась идея «Невербатимов». Я подумал, что идти традиционным путём наблюдения в рамках педагогических задач мне уже не очень интересно. И мы придумали этот жанр — невербатимы, воображаемое интервьюирование литературного героя или реальной личности. Например, князя Мышкина или Михаила Горбачёва. Вначале это лабораторная работа, выбор фактуры, затем путь к чистому тексту, монологу персонажа. 

Попробую поподробнее рассказать. Есть актёр, у него что-то болит, он о чём-то думает, но не может это проговорить, отрефлексировать. И тогда появляется персонаж, который помогает ему справиться с болью. Актёр может как бы передать, делегировать персонажу свою боль. Внешняя схожесть здесь, конечно, не при чём — нужно находить внутреннюю смычку. То есть можно быть высоким, худым, но при этом выбрать Евгения Леонова, например, просто потому, что ты его чувствуешь и вас объединяет общая тема. Конечно, такой формат требовал определённой степени свободы и веры со стороны студентов. Мы, кстати, уже тогда приглашали профессионального артиста в команду, который был наравне со студентами. Сейчас мы вернулись к этой идее, но моя задача — собрать именно профессиональных артистов на одной площадке.

С. Б.: А как происходит работа над таким непростым жанром?

Р. Ш.: С каждым актёром идёт индивидуальный поиск. У нас сложилась отличная команда: Павел Артемьев, Арина Маракулина, Игорь Кузнецов, Баястан Уулу Колдошалы и другие. Сначала мы ищем тему, волнующую каждого из них. Через тему рождается персонаж, который словно медленно выходит из-за кулис. А дальше — работа с текстами персонажа, вокруг них. Важно, что для каждого монолога мы пытаемся найти свою форму. Это, безусловно, эксперимент в хорошем смысле — актёрский тренинг; актёр себя переформатирует, выходит на какую-то новую ступень. Он пять, десять, двадцать лет назад закончил театральный институт, играет спектакли, режиссёр всё ему рассказывает. А здесь он должен идти от себя, через свои какие-то дверки, делать открытия в себе. Именно поэтому это лаборатория. А зрителей мы приглашаем быть свидетелями поиска, стать его частью. К тому же они смотрят не один моноспектакль, а десять.

С. Б.: Чего в идеале вы бы хотели, чтобы происходило со зрителем во время спектакля? Что для вас важно?

Р. Ш.: Я хотел бы, чтобы зритель нашёл себя в каких-то темах, которые затрагивает артист через своего персонажа. Как только появляется такая близость, внешнее узнавание уходит на второй план. Здесь важны именно внутренние процессы, когда вдруг актёр говорит о потере, а в зале эту потерю начинают ощущать как свою собственную. Подключение зрителя архиважно. Но, чтобы сделать хороший спектакль, должно совпасть все: и актёры, и тексты, и режиссура, и художник, а иной раз — даже солнце. Оно может вторить тому, что ты делаешь: либо выходит в нужный момент и подсвечивает всё своим божественным светом, либо нет. Вот в чём дело. 

И когда всё совпадает, спектакль, простите за пафос, становится божественным произведением искусства. И даже если зритель что-то не понимает или в нём чего-то не происходит, всё равно в этом есть магия.

Фото: Дарья Ястребова

Авторы

Светлана Бердичевская