«Это вечная сила, с которой ты встречаешься и делаешь какой-то выбор»

Разговор с Андреем Маником — режиссёром спектакля «Ричард» в пространстве «Внутри»

Матвей Михайлов: Андрей, расскажи: какой путь прошёл спектакль от ГИТИСа до Пространства «Внутри»?

Андрей Маник: В ГИТИСе мы ставили дипломный спектакль по этой пьесе. В нём играли артисты, с которыми мы учились. Через какое-то время после того, как мы закончили его играть, ребята из пространства «Внутри» пригласили нас к себе. Это было года три-четыре назад. На репетиции нам дали один день. За этот день мы восстановили «Заповедник» Володи Комарова и моего «Ричарда», а потом стремительно сыграли их несколько раз. Потом из-за занятости ребят и прочих обстоятельств показы «Ричарда» приостановили.

Осенью этого года мы с Володей Комаровым и Гошей Токаевым решили создать театральное объединение «Озеро». Мы подумали, что надо начать с тех спектаклей, которые есть, но, так как это новое объединение, переработать их.

В этом спектакле мы долго думали, кто может стать нашим Ричардом. Артист, игравший его, уехал, и тогда мы предложили эту роль Маше Смольниковой, заново написали её линию. И вот этот спектакль, одна из первых ласточек в новом объединении.

Екатерина Кострикова: А почему из всего наследия Шекспира вы выбрали именно «Ричарда III»?

А.М.: Мы не задумывались, почему именно «Ричард III». Изначально было ощущение, что мы собираемся поиграть в видеоигру. В театре было интересно продолжать работу и думать над тем, как сохранить увлечение этой игрой. Мне кажется, Шекспир — один из авторов, который на уровне ДНК запрограммирован на сиюминутную, живую игру. Мне кажется, что, когда берёшь автора, нужно довериться ему — и тогда всё начнёт звучать.

М.М.: В спектакле почти все роли, за исключением Ричарда, исполняются мужчинами, как в театре шекспировской эпохи. У меня такой вопрос: в какой момент вы решились переписать и дополнить историю Шекспира?

А.М.: Этот спектакль вырос из отрывка, который был сделан на втором курсе, он у нас прекрасно получался, мы показывали его на разных фестивалях. Изначально я должен был делать другой дипломный спектакль — «Три сестры» Чехова. Но так получилось, что исполнительницы сестёр — Вика Мирошниченко и Алиса Сальникова в момент репетиций этой работы начали сниматься в кино и стало ясно, что выпустить спектакль невозможно. И мы тогда, молодые, подумали, что сами, пацанами всё сделаем.

Е.К.: А Ричарда играл мужчина?

А.М.: Никита Найдёнов.

Е.К.: То есть это была мужская история?

А.М.: Мы решили, что не будем зависеть от девчонок, и создали абсолютно мужскую историю.

М.М.: Когда появился персонаж Виктор?

А.М.: Когда в ГИТИСе мы начали делать «Ричарда» по тексту и композиции Шекспира, то почувствовали, что это не работает — не получается контакта со зрителем. Тогда мы стали искать способ сделать так, чтобы история пересекалась с сегодняшним днём.

М.М.: Правильно ли я понял, что Виктор — всего лишь маленький безвольный человек, которого делают инструментом?

А.М.: Виктор — это любой из нас, внутри кого сидит некая сила. Вообще, когда мы это придумывали, референсом на Ричарда был почти Слендермен, персонаж из современной американской мифологии. Это такая страшилка, в которой чудовище приходит к детям и начинает на них дурно влиять, чтобы они совершали плохие поступки. Алексей Вадимович Бартошевич рассказывал, что горб Ричарда — какая-то сущность, влияющая на него, и поэтому мы подумали, что Ричард сам ничего не делает, а слушается влияющего на него герцога Бэкингема, его правую руку. В любом из нас может сработать какой-то триггер, под влиянием которого низменные качества начнут лезть изнутри, провоцируя на какие-то поступки.

М.М.: Ричард — злодей, антигерой. Но здесь Маша Смольникова играет запутавшегося, неуклюжего человека, который боится сам себя. Я вздрогнул в момент, когда перед выходом Ричарда Виктор просит зал аплодировать, а ты в это момент пускаешь титр: «не ведитесь на провокации Виктора». Не кажется ли тебе, что если бы этого титра не было, то кто-то из зала поддержал бы диктатора Ричарда?

А.М.: До этого момента идёт игра, веселье, люди в зале радуются, они включены и не анализируют происходящее. Я ввожу этот титр, чтобы зрители на секунду остановились. Мне кажется, что это момент выбора. Это добавляет игры.



Е.К.: В спектакле Ричард вызывает сожаление, его волнуют бытовые проблемы: нет денег, трудности с работой, мелкие, простые вещи, понятные нам сегодня. И в этом смысле, мне кажется, у вас получилось найти какой-то новый подступ к запатентованной истории, рассказать её своими словами. Как вы прошли этот путь, как нашли этого трогательного тонкого Ричарда?

А.М.: С Машей Смольниковой не могло быть иначе. Я примерно придумал, как это должно быть, а дальше мы встретились с Машей и Гошей и начали пробовать разыграть это с помощью этюдов. Мы стали думать: чем Ричард может зацепить Виктора? В ходе разговора Ричард даёт ему выговориться, потому что тот, кто имеет “доступ к его сердцу”, имеет влияние на него.

Е.К.: Получается, это такая психологическая уловка? Ричард транслирует что-то вроде «я здесь, я с тобой, я тебя поддерживаю, а теперь и ты помоги мне»?

А.М.: Ричард выслушивает его, оказывает понимание, поддержку, а дальше предлагает пути выхода из ситуации типа: «есть вот такие варианты, давай попробуем их». Ричард — коварный персонаж. Так же и в жизни происходит: нельзя зафиксировать конкретный момент, когда человек вдруг решается на что-то плохое. Мне кажется, это постепенный процесс. Просто в какой-то момент ты оборачиваешься и не понимаешь, как это произошло.

М.М.: Скажи, я не до конца понял, почему Виктор решается убить себя? Это знак, что он не будет инструментом Ричарда, знак его воли? Или, наоборот, показатель беспомощности?

А.М.: По моему ощущению, у Шекспира путь Ричарда сломался, когда он убил принца. Мы же решили не делать сцену с убийством, потому что насилия в спектакле и так много. У нас есть несколько вариантов сцены убийства юного принца. Я очень доверяю Гоше как артисту. Иногда Гоша понимает, что не может убить принца, и тогда он убивает себя. Это выражается пластически. Его рука склоняется над принцем, а потом прилетает в него самого. Получается, его тело изменяет решению мозга. Мне кажется, это грань, которую сложно переходить. Изначально мы думали доводить историю Виктора до конца, а потом решили, что этого делать не стоит. Мы пришли к выводу, что будем искать разные выходы для этой сцены.

Е.К.: Правильно ли я понимаю, что артист каждый раз сам делает выбор, как решить финал?

А.М.: Для меня большая ценность спектакля именно в том, что у нас с ребятами он всё время идёт по-разному, мы можем его обсуждать и дополнять. Артисты выходят — и перед ними зритель каждый раз другой. Спектакль сам по себе очень смешной, но иногда зритель сидит и просто смотрит. И тогда мы не можем играть так крупно, исполняем спектакль более интимно, в режиме разговора. Гоша не всегда может совершить убийство, но это скорее не недоработка, а преимущество, это интересная внутренняя работа.

М.М.: В какой-то момент спектакля Виктор обращается к залу, спрашивает, кто может убить принца. Вызывается подставной актёр. Были ли случаи, когда вызывались другие зрители?

А.М.: В пространстве «Внутри» — нет, в ГИТИСе — да. Зритель выходил на сцену, мы давали ему молоток, схему, а убийца, которого играет Александр Моровов, встречал его, осматривал, понимал, что он ему не подходит, отправлял на место и затем вызывал того, кто должен выйти.

М.М.: У тебя в спектакле Ричард представлен как человек, который, возможно, изменится. Он неоднозначный диктатор. Есть ли у Ричарда шанс измениться?

А.М.: Перед нами стояла задача сделать такого Ричарда, которому сложно не поддаться. Задача Маши — играть так, чтобы у Виктора не возникло вопросов, кому верить. Он (Ричард. — Прим. ред.) обаятельный и понимающий. Ты стоишь с ним рядом, слабый, и думаешь: в чём подвох? Ричард — это некая сила, вылезшая из холодильника, пришедшая в твою жизнь. Он берёт тебя за руку и куда-то ведёт.

У другого человека, в другой квартире эта сила вылезет из микроволновки или из стиральной машины. Это вечная сила, с которой ты встречаешься и делаешь выбор.



Е.К.: Расскажи про финал с ребёнком. Я считала его так: есть тиран, в которого целятся, и дальше он становится всё меньше, меньше и меньше — и в конце он уже ребёнок, чистый и невинный, в которого просто невозможно выстрелить. То есть в Ричарде, каким бы злом он ни был, всё равно живёт ребёнок. Вот этого ребёнка и играет Маша Смольникова.

А.М.: Мы подумали, что ребёнок — это какая-то грань, когда всё происходящее уже не может быть таким весёлым, как в предыдущих сценах. Я здесь солидарен. Но для меня Ричард надломился после убийства принца. Всё. После этого его будущее уже было предрешено.

М.М.: В спектакле звучит стихотворение испанского поэта Федерико Гарсиа Лорки. Можешь рассказать, почему ты выбрал именно «Балладу о морской воде?»

А.М.: Это было сделано интуитивно. В ГИТИСе момент убийства лорда Хестингса был сделан немного иначе, более шумно, и мы хотели найти что-то, что сможет обновить зрительские рецепторы. Песню к спектаклю мы искали очень долго, потом стали подыскивать стихи. Нам было важно найти нужное самим, это было такое студенческое развлечение. Мы нашли «Балладу о морской воде», читали её и понимали, что это стихотворение имеет отношение к нашей истории. Сын, который уходит куда-то, солёные слёзы матери — много чего пересекается. А музыку ребята сами написали.

М.М.: Хочу спросить: что ты видишь, когда выходишь в зрительный зал перед началом спектакля?

А.М.: Перед началом спектакля я выхожу в зал для того, чтобы установить контакт. Пару раз я не выходил, и возникало ощущение, что зритель не совсем понимает, как это смотреть, — тогда кажется, что спектакль улетучивается. А когда я выхожу, задаётся определённый тон, который поддерживается ребятами на сцене.

М.М.: Несмотря на то что в спектакле очень много юмора, много смешного, всё равно ужас, который есть в истории Виктора, побеждает смех. А для тебя этот спектакль — комедия или трагедия?

А.М.: Хотелось бы двигать спектакль в сторону трагедии, но мне кажется, что пока мы не справляемся с этой задачей. По моим ощущения, в конечном итоге получается классическая драма, когда в начале смешно, а в конце не очень. Я об этом очень много думал. Когда мы делали это в ГИТИСе, мы были настолько молоды и энергичны, что у нас не получалось никакого драматического финала. Я как режиссёр не мог его организовать, а ребята не могли на него выйти просто потому, что мы всё время куда-то улетали. Зал был в восторге, но мы никуда не могли вырулить. Сейчас, мне кажется, Маша очень сильно в этом помогает. Она более опытный участник нашей команды. С её помощью у нас получается выйти в драму, но до трагедии нам пока далеко.



Е.К.: Расскажи про «Озеро». Откуда появилась такая идея и куда она может привести?

А.М.: Когда я учился в ГИТИСе, у нас какая-то часть курса была очень дружной. После выпуска мы так или иначе всё равно пересекались, звали друг друга в разные проекты в разных театрах. И в какой-то момент подумали, что было бы интересно сделать самостоятельную историю, где мы сами себе хозяева, где сами несём ответственность за всё, что происходит. Восстановить работы, с которых можно было бы начать и посмотреть, как это происходит, когда ты находишься не в государственном театре, когда у тебя нет поддержки, как вообще выпускаются спектакли в таких обстоятельствах.

Е.К.: А почему «Озеро»?

А.М.: Мы очень долго перебирали слова и остановились на озере. «Озеро» — широкое слово. Мы любим театр «Около дома Станиславского», а это что-то созвучное — «Около», «Озеро». Беседовали Матвей Михайлов и Екатерина Кострикова