Слово в защиту театральной критики
Критический взгляд
Театральная критика — дело неблагодарное. Едва ты заметил в спектакле, тем более в игре актёра или актрисы, какие-то недостатки, как сразу режиссёр, актёр или актриса воспринимают это как «переход на личности» и как личное оскорбление. Не сразу, а только со временем я понял, что это вовсе не значит, что сами они не заметили этих недостатков или не подозревают о них, но совершенно точно, что они не хотели бы, чтобы кто-то публично обратил на эти минусы внимание. И им это, конечно, обидно. Конечно, режиссёру больше нравится, когда критик или журналист говорит о премьере в духе «театральные образы, которые Вы нам щедро подарили». Всё остальное воспринимается как поверхностная оценка, неглубокое копание, да ещё и в оскорбительном тоне. В конце концов, критик, решающийся высказывать публичную оценку увиденному, должен быть готов, что в ответ может прилететь. В конце концов, надо уметь держать удар. В конце концов, в детстве все читали сказку Андерсена «Новое платье короля» и помнят, что маленький мальчик кричит, что король голый. Но именно в этом месте автор ставит точку. Что было дальше, мы не знаем, хотя мальчик — если сравнить его с театральным критиком — был справедлив и в своей краткой рецензии не ошибся. Что — если дальше проводить аналогию с театром — смутило короля, но не заставило его что-то изменить: он продолжил гордо шествовать дальше. Как сложилась жизнь этого критика, повторяю, нам неизвестно. Очевидно, что сегодня театральные критики чувствуют себя в большей безопасности.
В интервью, которое режиссёр и худрук Театра им. Маяковского Егор Перегудов некоторое время назад дал весьма доброжелательно расположенной к нему журналистке, разговор начинается как раз с отношения к критике, и я не мог не обратить на это внимания. Приведу этот фрагмент целиком (цитирую по сайту mos.ru и по там же размещённой аудиоверсии):
«— ”Евгений Онегин” — глубокий спектакль, но не все журналисты и театральные обозреватели утруждали себя углублением смысла. Критика, поверхностная оценка, неглубокое копание обижают вас?
— Пока не оскорбляют артистов, всё нормально, по-моему. То, что суть критики как таковой всё больше сводится к пересказу сюжета, если его не знают, или к субъективному мнению (мне понравилась эта актриса, а мне — другая), — процесс давнишний, длительный. И тут разные причины. Если человек должен смотреть 30 спектаклей в месяц, писать про них, чтобы заработать деньги, — это трагическая для меня ситуация. Великие критики прошлого, такие как Наталья Крымова, могли ходить 10–12 раз на один спектакль, чтобы написать рецензию, проникнуть, понять. А обижает? Что тут обижаться? Мы год живём работой, а человек пришёл и за три с половиной часа получил своё впечатление — немножко разные весовые категории».
Конечно, Перегудов прав. И в части неприятия критики он тут сближается с великим коллегой — Питером Бруком, который много лет назад на лекции в Москве заметил, что любой монтировщик понимает в спектакле больше театрального рецензента. Рецензент этот — в пересказе — на работе, может быть, ругался с редактором, возможно, съел что-то не то, в дурном настроении пришёл в театр и считает, что за три часа он разобрался в том, чему мы — убеждённо говорил Брук — посвятили несколько месяцев, и монтировщик, в отличие от газетного критика, все эти месяцы провёл с нами.
Позволю себе не согласиться ни с Перегудовым, ни, прошу прощения, с Питером Бруком. Хотя спор этот, на мой взгляд, смешной. Театр под предводительством режиссёра год живёт работой именно для того, чтобы зрители, которые приходят в театр, разобрались в том, что хотел сказать режиссёр за эти три с половиной часа. Было бы мыслей больше — я уверен, режиссёр бы заставил публику посидеть ещё полчаса. Режиссёр, который доверился Чехову в том, что краткость — сестра таланта, постарается уложиться в полтора часа без антракта, хоть это не всегда удаётся. И в ином случае пять часов пролетают в театре на одном дыхании. Тем более Перегудов сам же и говорит, что «люди, которые сидят в зале… не менее образованные и умные, чем мы». А критики мало того, что «образованные и умные» (исходя — хотя бы — из презумпции невиновности), так они ещё видели другие его спектакли — в «Современнике», Молодёжном театре, «Сатириконе», а некоторые — ещё и студенческие работы в ГИТИСе.
Наталья Анатольевна Крымова — непререкаемый авторитет, конечно. Хотя и она смотрела спектакли по-разному: одни — по несколько раз, другие — по многу раз, а были третьи, когда хватало и одного. Идеально — когда получается посмотреть спектакль три раза. Идеально — когда спектакль удаётся посмотреть не только критику, но и редактору, который читает статью и отправляет в печать. Идеально — когда в статье находится место не только для оценок, но и для их аргументации. К идеалу всегда надо стремиться. Как говорится, несмотря ни на что. Но хорошо бы, чтобы это стремление было свойственно не только театральным критикам, но и театральным режиссёрам, профессия которых у меня вызывает самое искреннее сочувствие, потому что театральный режиссёр — это человек, который никогда не увидит спектакль таким, как он его придумал. Никогда. Ни один режиссёр. Собственно, именно об этом — знаменитый рассказ Евгения Алексеевича Акулова, который работал в Музыкальном театре им. Немировича-Данченко и однажды накануне премьеры поздно вечером заглянул в зал и увидел Немировича, сидевшего за режиссёрским столиком. Акулов подошёл ближе и увидел, что Немирович-Данченко смотрит на сцену, где уже были построены декорации, и плачет. На естественный вопрос, Немирович-Данченко ответил: «Я смотрю спектакль, которого никогда не увижу».
