Зов беды
Эту премьеру Театра кукол им. С.В. Образцова можно назвать ответом всем, кто считает, что русский фольклор в театре адресован преимущественно малышам и представлен адаптированным «Колобком». Борис Константинов — главный режиссёр театра — берёт не самую известную сказку из сборника Афанасьева и возвращает ей первоначальное, обрядовое звучание. Своей версией «Белой уточки», которую он называл «славянским фолк-хоррором», режиссёр обращается к подросткам, которые уже не воспринимают фольклор как занимательную историю, зато могут экстраполировать происходящее на себя. Спектакль получился похожим на настороженный триллер — Константинову точно удалось заинтриговать зрителя тёмной магией перевоплощений и собственной интерпретацией каноничных образов.
Молодая княжна нарушает запрет князя, выходит из дома и попадается злой ведьме. Та превращает княжну в утку, а сама занимает её место. Уточка выводит детей, дети нарушают тот же запрет и становятся жертвами всё той же ведьмы. В конце концов добро побеждает: ведьма уничтожена, княжна и дети дома. Рассказать сказку, следуя за сюжетом, но сгущая самые мрачные краски, Константинову, как сказочному Ивану, помогают собственные волшебные помощники: подвижная, изменчивая сценография, куклы и костюмы, созданные в соавторстве с Артуром Арутюновым и Натальей Корниловой. А также ритмичная фолк-музыка Николая Шамшина, в которой слышатся народные присказки и заклинания. Малонаселённый спектакль играется преимущественно в живом плане, куклам отданы только роли детей. «Белая уточка» — лучший спектакль в номинации «Куклы» премии «Золотая маска», а Борис Константинов получил награду в той же номинации как лучший режиссёр.
Мистический, вкрадчивый, топкий, полный символов, узнаваемых образов и напряжения, спектакль ещё до начала начинает заманивать доносящимися из зала звуками, которые приглушают стандартную для детского театра возню в фойе. На «Белой уточке» перед закрытыми дверями в малый зал тише обычного; мы прислушиваемся к всплескам воды, шелесту, таинственному пению, похожему на зов. Всё звучит так, словно сам воздух напоён ощущением беды. Тёмный зал оправдывает ожидания: его заповедная синева подобна глубине сказочного омута. Главные герои, князь и княжна, лишены опознавательных знаков времени и места. Одетые в простые балахоны, босы, с тотемической раскраской на лице, они похожи на схематичных людей из непостижимого «давным-давно». Людей, ещё не ведающих о грехе, но прочно связанных с миром, откуда идут все начала. Этот мир живёт голосами предков и родовыми повериями. Сундук, из которого появляются персонажи, выполняет роль то терема, то входа в подземное царство, то скатерти-самобранки, превращающей желаемое в действительное, стоит только правильно попросить.
Мотив постоянной волшебной трансформации, изменчивости и многоликости — один из основных в спектакле. Здесь всё превращается из одного в другое, а самое магическое перевоплощение ждёт главную героиню, проходящую собственное волшебное испытание. Екатерина Малетина одновременно играет и княжну, и уточку, и ведьму. Мгновенно перемещаться ей помогает многозадачное пространство сцены. Например, натянутые на ткацкую раму нити ковра легко превращаются в гладкую поверхность пруда, а высокий холм, на котором происходит действие, внезапно оказывается полым. Легко вообразить, что под холмом скрывается подземное царство, откуда приходят ведьмы и куда они прячут своих жертв. Вместе с сундуком, который символично открывает в него вход, и со спускающимися сверху волшебными атрибутами, вроде коромысла с живой и мёртвой водой, образуется вертикаль, которая лучше всего описывает существование человека между землёй и небом.
Сценическая версия существования княжны оказывается страшнее сказочной. В интерпретации Константинова вместо ведьмы ей является дух, так похожий на Злого Гения из «Лебединого озера». Владислав Камышников играет духа в маске, надетой на макушку; чёрные шёлковые крылья, удлинённые за счёт тростей, которые актёр держит в руках, приобретают огромный размах. Сложный костюм делает тело изломанным, шею удивительно подвижной, а в сочетании со змеиной пластикой движений и тихим зловещим смехом дух оставляет впечатление большой неотвратимой беды, которая поджидает всякого, кто покидает родной дом вопреки запретам. Выходя из-под защиты стен, попадая в мир, где глубокие страхи воплощаются в неведомых существ, всегда готовых навредить, Малетина-княжна полностью лишается воли, и, поддавшись искушению, впадает в подобие транса. Борис Константинов заполняет мрачными сценами паузы сказочного текста, передавая непроглядный мрак архаического мировоззрения, опасного по своей сути, полного мрачного насилия. Злой дух долго топит княжну в пруду, ведьма околдовает князя сначала лаской, а когда он сопротивляется, надевает на него маску, идентичную своей, и умерщвляет детей уточки, заставляя застыть в ужасе от сцены с топором.
Отдельно выделяются в спектакле образные отсылки к древним суевериям: знаки, похожие на руны, засушенные цветы и, конечно, куклы. Дети уточки — единственные не живые герои спектакля — так напоминают деревянных языческих куколок-идолов. Куклы немного разряжают атмосферу стандартными братскими шутками, хотя за исключением роботизированного заморышка, местами существующего обособленно от кукловода, у них простая партитура движений и маловыразительное поведение. В таком виде они выглядят не просто занятной затеей или художественным пристрастием, а раскрывают метафоричность русской сказки, где живое и неживое находится в постоянном дополняющем взаимодействии.
Аннотация к спектаклю предлагает воспринимать его адекватно формуле «не выходи из комнаты, не совершай ошибку». Но ведь именно нарушение запрета и вызванная этим беда — это всегда начало, а не конец. Это только старт волшебного путешествия героя к обретению даров. Ради него и пишется сказка. В общем мраке спектакля всё же есть источник света, и это любовь. Любовь к детям помогает княжне-уточке сохранить себя, а любовь к княжне помогает князю услышать её зов сквозь морок ведьминой ворожбы. Как любые герои волшебной сказки, они проходят долиной смертной тени, выходят из неё обновлёнными, владея тайным знанием о том, как призвать живую и мёртвую воду, приносят с собой способность к возрождению и силу, которую обретает каждый, кто с достоинством прошёл испытание.
В то же время открытый конец 50-минутного спектакля намекает то ли на возможность сиквела, то ли на то, что суть истории может быть совсем не той, чем кажется. Что же случилось с уточкой? Вопрос не праздный, он способен породить дискуссию, которую хорошо бы порождать каждому подростковому спектаклю. В этом смысле спектакль Константинова предлагает удивиться тому, как бездонны набившие оскомину истории, стоит только рассказать их по-новому. Снова вспоминаются мотивы старой немецкой легенды, лежащей в основе «Лебединого озера», трагичный финал которого обещает счастье только после смерти.
Екатерина Малетина, исполняющая сразу три роли, присутствует на сцене постоянно. Только что она уговаривала детей не ходить на княжий двор и беречь младшего брата-заморышка, а уже через минуту вылезает из сундука в маске ведьмы. Может быть, перед нами сама княжна в трёх ипостасях? У кого из нас не несколько лиц? В финальной сцене, играя на укулеле, она завершает сказку как жена, как мать, как женщина, сумевшая обуздать своё тёмное «Я» и оставившая себе свою тайну. А ещё как сказочница, рассказавшая эту страшную историю, благая весть которой в том, что зло всегда будет побеждено любовью и верностью, даже если кажется неотвратимым.
Текст был впервые опубликован в блоге StartUp на сайте СТД.РФ
