Дарья Медведева
27 янв 2025
200

Эскиз спектакля Романа Габриа «Пастернак» в рамках Режиссёрской лаборатории театра «Мастерская»

Учись прощать. В прощенье радость скрыта.
Великодушье лечит, как бальзам.
Кровь на кресте за всех пролита.
Учись прощать, чтоб ты прощён был сам.

Борис Пастернак. Учись прощать

Эскиз Романа Габриа «Пастернак» — художественно-документальное исследование природы человеческого предательства, умения прощать. В центре истории — несколько дней из жизни Бориса Пастернака после получения им телеграммы от Нобелевского комитета о присуждении премии, от которой он был вынужден отказаться. Сценарием постановки послужило стихотворное сочинение самого Габриа об этих роковых для Пастернака событиях. 

Главный режиссёр «Мастерской» представил театральную пробу на Малой сцене, камерная, интимная обстановка которой как нельзя лучше подходит и для эпизодов, и домашнего ужина, и внутрицехового заседания. Перед нами полупустая сцена. Только сбоку, возле самых зрительских рядов, – накрытый светлой скатертью стол, на котором стоят хрустальный графин, бутылка шампанского, изумрудные рёмеры, пышный букет белоснежных гвоздик. А в другом углу расположена судебная трибуна. Вместо задника – экран, на нём в течение действия будут всплывать фотографии тех, о ком говорится на сцене. Всё внимание собирает на себе застывшая у стола фигура человека с белым лицом, в белом пиджаке, в белой рубашке. Глаза его полузакрыты, а рот замер в непонятной гримасе — не радостной и не грустной. Скорее, безразличной. Это Борис Пастернак. 

Три жизненных эпизода Пастернака — получение телеграммы от Нобелевского комитета, писательский суд и отказ от премии — в спектакле перетекают из одного в другой, чётко не разделяются. Пастернак, находясь рядом с Ивинской в оазисе покоя — на даче в Переделкине, — одновременно присутствует и на собрании литераторов, а потом и подписывает отказ от премии. 

Натюрморт праздничного стола в день получения телеграммы не создаёт атмосферы праздника. Такой эффект достигается тем, что Пастернак в начальной мизансцене обездвижен. Писатель не произносит тост, не пьёт из поднятого бокала, не садится обратно за стол. Тишина стоит такая, что даже не звенит. Внезапно тяжёлая атмосфера разряжается. Пастернак зачитывает стихотворение, сочинённое Габриа, в которое входит ответ поэта Нобелевскому комитету:

Бесконечно признателен. Тронут. 
Удивлён и сконфужен. Так
Голова, словно парусник в омут,
Погружается в волны бумаг.

Медленно проносится голос Никиты Капралова по зрительному залу. Без ярких интонаций, чётко произнося каждое слово, его персонаж гипнотизирует монотонностью речи. Вся форма спектакля Габриа — лирическая. Не только благодаря поэзии, среди которой, кстати сказать, преобладают стихотворения, созданные самим режиссёром, Габриа приглашает зрителя посмотреть на его сугубо личное отношение к произошедшему с известным писателем. 

Гротеск – один из любимых приёмов Романа Габриа. Вспомним, как в «Бароне Мюнхгаузене» на фоне звёздного неба и маленькой планеты Земля обнажённый Мюнхгаузен сидит с завязанными глазами на бутафорской лошади, развёрнутой фронтально к зрителю, или как переваливается по сцене тело-сугроб отца Грегора в «Превращении» и раздаются намеренно-громкие, астматические всхлипы матери Замзы. Так и в «Пастернаке» – собрание литераторов напоминает парад уродов: жирно лоснящийся лоб Константина Федина, треугольная форма губ истеричной Галины Николаевой, смех, доходящий до хрюканья, волосы, закрученные кверху, как ро́жки чёрта и постоянное облизывание предательских уст Александром Безыменским. Вся сила всплеска эмоций литераторов контрастирует с почти неизменной каменностью и безмолвием Пастернака и Ольги Ивинской (Арина Лыкова). «Большие люди» советской литературы по очереди подходят к трибуне и чуть ли не с пеной у рта, с поднятым вверх указательным пальцем ругают роман «Доктор Живаго». 

Пастернак в исполнении Никиты Капралова — прежде всего не писатель, а человек, которого предали когда-то близкие люди. Художник Софья Габриа «заковывает» образ Бориса Пастернака в белый грим, референсом для которого стала посмертная маска поэта. Этот грим — не маска трикстера, а попытка запечатлеть на лице внутреннее «я» персонажа. На протяжении спектакля Пастернак как бы трансформируется: грим сперва растрескивается, потом опадает мелкими кусочками, сползает с век и губ, подобно слезам. К финалу на лице почти не остаётся краски — так обнажается душа поэта. 

В спектакле Габриа, несмотря на «воинствующий атеизм» советского общества, в нечто божественное продолжают верить. Для Пастернака Бог – проводник к свету и духовности, а для литераторов – власть. Произошедшее 31 октября 1958 года в Доме кино (ныне – Театр киноактёра) режиссёр изображает не как осуждение литературными деятелями пастернаковского романа, а как суд Пастернака над собственными же обличителями и критиками. Писатель наблюдает за ними, и их трусость выходит наружу. В произносимых на суде репликах обнаруживается способность предать. Константин Федин (Михаил Вершков) говорит стихотворениями о долгой дружбе, о бесплодных уговорах об отказе от премии, но всё это звучит эхом. Федин замалчивает то, как восхищался отдельными главами «Доктора Живаго» (и после этого перешёл на сторону большинства) или как своей же рукой подписал отказ на его публикацию. Сюжет напоминает предательство Иудой Иисуса Христа, ведь Иуда — не только предатель, но и сребролюбец. 

Характер психологической конкретности постановки проявлен и в поступке Николая Софронова (Алексей Мацепура). Он подходит к Пастернаку во время заседания, пожимает ему руку, однако на вопрос писателя, читал ли он роман, моментально отстраняется и, вернувшись к трибуне, отвечает: «Нет». И это, конечно, неправда: роман Софронов читал, только боится признаться в этом публично. Его движение от трибуны до стола, к Пастернаку, и обратно говорит громче любых слов — о способности потерять человечность ради собственного блага, в страхе за самого себя. 

Ольга Ивинская находится с Пастернаком с самого начала спектакля, прямо и гордо смотрит на осуждающих возлюбленного людей. Слов Ивинская почти не произносит. От женского лица читает строки Пастернака «Я кончился, а ты жива» (в этот момент на героиню направлен свет огненного оттенка), а позже говорит о намерении собственноручно написать Хрущёву. Но и такая скупая речь вполне передаёт способность героини к самоотверженности. Актрисе Арине Лыковой не впервой играть такой женский психотип (вспомним её Марию Магдалину из спектакля Габриа «В рыбачьей лодке» о жизни Христа). Во время громкой, абсурдной речи Николаевой (Мария Русских) о личной жизни Пастернака, о судьбе его детей Ивинская медленно снимает обувь и бежевый плащ, освобождает ноги от телесных чулков и остаётся в одной кружевной белой сорочке. Таким жестом актриса показывает: её героине бояться нечего. Вот она — почти безо всего, но со своей правдой. Так она и расставляет границы между частной жизнью и толпой, которая желает покопаться в чужом белье, посягает на личное.

Книга жизни Пастернака подходит в спектакле к самой ценной странице. Режиссёр видит причину отказа писателя от премии в его желании сохранить спокойную жизнь своим близким. Быстро произнесённые слова «Не трогайте её — я подпишу» сменяются бесстрастной монотонностью: Пастернак зачитывает письмо Хрущёву, преобразованное Габриа в стихотворение. Время действия сменяется январём 1959 года – Пастернак возвращается к Ольге Ивинской, к тому месту, откуда и начинался спектакль, – к столу. Здесь он нежно зачитывает ей, соединившей в себе «сугробы, тишину и тайны Рая», стихотворение о том, как от них останутся лишь сны и пересуды. И в этот момент, наконец, гнетущая атмосфера словно расплавляется – впервые за весь спектакль герои обнимаются. И через это объятие навеки переплетаются их судьбы. 

Фото: пресс-служба театра
Авторы
Дарья Медведева
Театры
Театр «Мастерская»
Санкт-Петербург