Самый гуманный суд

К промоушену выставки¹ Айвазовского в Ярославле музейщики привлекли актёров Волковского театра. Изначально речь шла о перформансах и читках стихов на фоне экспозиции, однако из этой идеи вырос полноценный спектакль на сцене «Первого русского». О результате синтеза искусств рассказывает Николай Голубев.

Спектакль «Айвазовский. Три стихии» поставлен при финансовой поддержке Президентского фонда культурных инициатив. В грантовой заявке упор делался на междисциплинарном взаимодействии изобразительного, музыкального и театрального искусств. Козырями в заявке явно стали имена классиков (Айвазовского, Пушкина) и современников  — композитора-новатора Владимира Мартынова и ярославского художника-мультипликатора Александра Петрова, лауреата «Оскара» 2000 года. 

Замах, безусловно, впечатлял. Но при этом возникало сомнение: не потеряется ли в обещанном синтезе сущностное, не получится ли спектакль обо всём (в формальном плане) и одновременно ни о чём? Известна формулировка философа Г. Шпета: «Только со всем знакомый и ничего не умеющий… дилетантизм мог породить самую вздорную во всемирной культуре идею синтеза искусств».

Мультимедиа или всё-таки театр?

Режиссёр Александр Созонов, представляя постановку, назвал её «музыкальным байопиком»: «Что это значит — никому не ведомо. Мы это формулировали вместе со всей постановочной командой, с артистами. Всё строится вокруг биографии нашего великого русского художника». Видимо, формулировку оттачивали до последнего — на афише спектакль заявлен иначе: «мультимедийный байопик». Но на самом деле жанровое самоопределение здесь не имеет большого значения. К счастью, получился именно драматический спектакль, в основе которого — игра актёров, сюжетная линия. А музыка, живопись, поэзия, хореография хоть и значимы, но всё-таки находятся в подчинении у музы театра.

Пьесу написала ярославский драматург Светлана Гиршон. Ей удалось придумать концепцию, на которую нанизываются факты биографии Ивана Айвазовского. Перед зрителями разыгрывается небесный суд: два ангела представляют защиту и обвинение. Сам по себе ход не оригинален, но интересно, что в вину художнику ставят именно творчество: желание быть под стать Богу, самому управлять морскими стихиями. Главный вопрос: талант — порождение греха или добродетели?

Герой в спектакле говорит: «Я всегда знал, что напишу такую картину, где море замрёт и время остановится по-настоящему. Это будет та точка, в которой смерть отступит. И тогда получается, что Богом стану я». Согласно пьесе, узловое событие в жизни художника — смерть отца. Айвазовский страдает, что не приехал к нему вовремя из Петербурга, не бросил учёбу, не помог. Художник ищет в живописи «маховик времени», чтобы переиграть прошлое и воскресить самого дорогого для себя человека. 

Ангельская курилка

Небесная канцелярия рассматривает дело живописца в наши дни, спустя 124 года после его смерти. Сообщается, что «с людьми искусства всегда дольше: наследили они». Но так долго, как с Айвазовским, на том свете «баландаются» разве что с Пушкиным (закавыченные цитаты — из спектакля).

И лексика заоблачных делопроизводителей, и их внешний вид (белые кроссовки, серьги в носу) вполне соответствуют современности. По замыслу драматурга, чиновники божественной канцелярии когда-то были простыми смертными. На том свете у них своя иерархия, карьерные устремления. Да и обстановка небесного суда напоминает офис: сейфы для документов, скоросшиватели, сплетни в курилке. (Запах табака — чуть ли не единственная претензия к спектаклю, которую публика высказывала в социальных сетях после премьеры, хотя современные ангелы и выпускали дым через вейпы).

Небесные чиновники, из разговора которых зритель узнаёт биографию Айвазовского, периодически ставят следственные эксперименты,  инсценируя различные эпизоды жизни художника. При этом один актёр, переодевшись, может играть сразу несколько ролей: например, чиновника скучного, чиновника важного, соседа логичного, верного мужа истерички, журналиста деловой прессы, адмирала Корнилова (всё это — формулировки из программки). Такую синтетичность интересно было бы объяснить реинкарнацией: мол, души возвращаются на землю в разных обличиях. Но в данном случае все персонажи — современники художника, они не могли прожить несколько судеб одновременно. Так что многоролевость здесь — формальный приём. Он, кстати, использовался в недавней премьере Созонова и Гиршон «Бегущая с волками». Так же как и в том спектакле, на сцене появляется оператор (в «Айвазовском» он с маленькими ангельскими крыльями) и актёры часть монологов произносят на камеру, при этом видео проецируется на задник или на клубы дыма.

Зависть ангела

Объёмно прописаны образы главных ангелов — обвинителя и защитника. Первого в спектакле называют «адвокатом дьявола». Но эта идиома не совсем подходит к той роли, которую играет Евгений Мундум. Чувствуется, что его негативное отношение к Айвазовскому выходит за пределы судебного процесса. Эта таинственная пристрастность объясняется тем, что бесплотное существо завидует смертным: «[Бог] создал их [людей] по подобию и образу своему творцами. Да, мы, ангелы, должны помогать им, защищать их, мы делаем это. Но творить мы не можем. Они могут, мы — нет». Мысль о том, что творческий человек выше ангела и в чём-то равен Богу, — неожиданная, кощунственная и, пожалуй, самая интересная в спектакле.

Защитник художника — его прижизненный ангел-хранитель. Оказывается, что на том свете им стал отец художника. Константин Гайвазовский рано умер, не успел посетить ни одной выставки сына. Но именно он, разорившийся армянский купец, первым поверил в талант мальчика, поддерживал его, хотя и не мог нанять учителей, купить краски и бумагу. Ангел-хранитель оберегает мариниста во время его земной жизни и помогает выиграть небесный суд. 

Во взаимоотношениях отца и сына найдена драматургическая основа. Начинающий маринист Ованес Гайвазовский хоть и не сразу, но согласился изменить родную фамилию, чтобы получить командировку в Италию от Академии художеств («Какой Гайвазовский! С ума сошли! Русский художник — Иван Айвазовский», — настаивает чиновник, от которого зависит пенсионерская поездка).

Объяснение между отцом и сыном происходит в финале, когда они наконец смогли увидеться на небесах и обняться. У ангела-хранителя нет претензий, он не ждёт извинений. Персонаж, сыгранный Юрием Кругловым, действительно будто не от мира сего. Он светится нежной любовью. «Только родители и дети могут любить бесконечно и безо всяких условий», — провозглашает ярославский спектакль.

Художник-дирижёр

В образе Ивана Айвазовского выступает Эрик Тарханидис, выпускник Ярославского государственного театрального института 2022 года. Это его третья роль на большой сцене. Молодость и яркая внешность наверняка принесут актёру поклонников. 

Что касается работы в спектакле, то оценить её в полной мере трудно. Роль Айвазовского хоть и центральная, но практически лишена реплик и действия. О художнике рассказывают другие. Сам он большую часть времени сидит или лежит в глубине сцены на кровати с чугунной спинкой (видимо, таким образом изображено чистилище). При этом актёр старается найти разнообразные движения для своего молчаливого персонажа: то поправляет волосы, то надувает щеки, то перебирает пальцами; его губы дрожат, когда посторонние читают его дневник.

Перед мольбертом Айвазовский Тарханидиса похож на дирижёра — те же махи руками. Это интересная находка в контексте заявленной темы синтеза искусств: неважно, каким именно ты занимаешься творчеством, — ты верховод, ты управляешь всем.

Спектакль пунктиром прочерчивает долгую жизнь Айвазовского, но персонаж не меняется. Он остаётся тем же мальчишкой, который когда-то рисовал углём на белых стенах феодосийских домов (недовольные соседи называли это «пачкотнёй»). Возможно, таков замысел драматурга: характер константен, он формируется в детстве, а может, ещё в утробе матери. Правда, при таком подходе странно слышать со сцены чеховскую цитату о пожилом Айвазовском: «…бодрый старик… представляет из себя помесь добродушного армяшки с заевшимся архиереем; полон собственного достоинства, руки имеет мягкие и подаёт их по-генеральски. Недалёк, но натура сложная и достойная внимания. В себе одном он совмещает и генерала, и архиерея, и художника, и армянина, и наивного деда, и Отелло». Из чеховского списка Эрик Тарханидис показывает в своём герое разве что Отелло. 

По заявке

Кстати, чеховскую цитату в спектакле произносят в усечённом виде. В оригинале упоминаетсяещё и о том, что маринист был приятелем Пушкина, «но Пушкина не читал. В своей жизни он не прочёл ни одной книги. Когда ему предлагают читать, он говорит: „Зачем мне читать, если у меня есть свои мнения?“».

Ярославский Айвазовский, напротив, по памяти читает Пушкина, хранит сборник его стихов. Честно говоря, отсылки к поэту кажутся нарочитыми, отвлекающими. Трудно отделаться от подозрения, что «наше всё» приплели здесь исключительно для весомости заявки на президентский грант (у Александра Сергеевича в этом году юбилей). 

Что касается обещанной музыки Владимира Мартынова, то она появляется эпизодически — звучит лишь в нескольких романсах на стихи Пушкина. Непосредственно в канву действия они не вплетены, лишь задают настроение. Остальной саунд спектакля хоть и выглядит ярко, но мало сочетается с концептуальным минимализмом композитора-философа. 

В финале душа подсудимого художника из чистилища переходит в иное измерение. В этот момент музыка Мартынова задаёт однозначное направление ввысь. Звучат пушкинские строки, созвучные пафосу всей постановки: «Я помню море пред грозою: // Как я завидовал волнам… // …Нет, никогда порыв страстей // Так не терзал души моей!»

Земные страсти Айвазовского тоже показаны в спектакле — но побочно. У него одновременно было две жены: с одной он обручён лютеранской церковью, с другой — армянской. И ни с одной художник не чувствовал себя счастливым. «Меня любил только папа», — выкрикивает он во время небесного суда.

Ещё одно громкое имя — оскароносный мультипликатор Александр Петров, выработавший узнаваемый стиль письма на стекле. Но художника (как, кстати, и композитора) не было на премьере. Как выяснилось, в театральном анонсе речь идёт о школе Петрова, о его последователях. Ожившие картины, которые проецируются во время спектакля, сделаны в подражание мэтру и недотягивают до его уровня. 

Замершая волна

Оживление картин неудачно даже с концептуальной точки зрения. Ведь в спектакле утверждается, что Айвазовский научился управлять временем: море по его желанию могло замереть. 

Кстати, в сценографии эта идея нашла отражение (художник-постановщик — Ольга Кузнецова). Действие разворачивается на фоне конструкции, напоминающей застывший морской гребень (что-то похожее было на логотипе музыкального фестиваля «Новая волна»). В этой декорации также угадываются рёбра огромного морского животного — то ли Левиафана, то ли кита. Возможно, кто-то из зрителей вспомнит легенду о пророке Ионе, который пытался сбежать на корабле от Божьей воли. Всевышний, чтобы вразумить грешника, поднял на море шторм. В результате ветхозаветный герой оказался во чреве кита (можно считать это «лайт-чистилищем»), где взмолился, покаялся и был прощён. Легенда вполне накладывается на сюжет спектакля: Айвазовский тоже чудом не погиб в кораблекрушении, пресса даже успела опубликовать некрологи.

Правда, в ярославском спектакле судьбу художника решает не Бог, а присяжные заседатели, то есть зрители. После окончания ангельских прений публику просят достать смартфоны и включить фонарики. Сначала поднимают огоньки те, кто за бессмертную душу Айвазовского. В этот момент зал вызвезден, как феодосийское ночное небо. Потом голосуют те, кто против. Сотрудники божественной канцелярии ведут подсчёт, называют со сцены конкретные цифры. Но небесные выборы, как это часто бывает и на земле, видимо, предрешены драматургом задолго до голосования. Айвазовский спасён, он получает ангельские крылья.

Зритель рад счастливому финалу и, кажется, не до конца понимает, что сам только что совершил преступление, в котором обвинялся Айвазовский. Спектакль сделан так, что публика невольно ставит себя на место Бога (Творца) и с лёгкостью вершит суд над гением. 

Авторы

Николай Голубев