Сами мы из Миргорода

Спектакль выпускника ГИТИСа Ван Шэня родился из лабораторного эскиза. В январе 2025 года в Набережных Челнах наброски по произведениям русской классики делали шесть режиссёров. В театре «Мастеровые» для дальнейшей работы решили оставить эскиз по повести Гоголя. На выбор повлияли в том числе и масштабы: Ван Шэнь единственный из шестёрки соискателей осмелился созидать на большой сцене театра, зрительный зал которой рассчитан ни много ни мало на 500 мест. 

Пространство спектакля предельно условно. В нём сложно распознать колоритный гоголевский Миргород. Этнографию почти полностью вычистили. Бесконечные бекеши, смушки, вареники и смальцы остаются только в тексте (драматург — Анастасия Ермолова) и проговариваются без всякой претензии на экзотику. Впрочем, от грубо сколоченных дощатых заборов сценограф Артём Гайнанов не отказывается: мобильные конструкции в случае необходимости разделяют пространство сцены, причём доски разной длины крепят к ним сами персонажи. А вот легендарная лужа присутствует незримо: по оценкам персонажей мы понимаем, что она на своём месте — в центре сцены, как у Гоголя в центре Миргорода. Почти в самом начале спектакля с колосников спускаются несколько десятков сапог (говорят, что их искали по всем закоулкам костюмерных, некоторые даже пришлось перекрашивать в тёмные цвета), надев которые водную преграду можно преодолеть.  

В первом действии всем заправляют два персонажа, которые в программке обозначены как ду́хи, а в тексте пьесы — как Чёрт и Ангел. Места с двух сторон портала сцены они занимают ещё до начала спектакля, а затем берут на себя авторский текст и ведут историю, по мере необходимости перевоплощаясь в слуг помещиков и даже животных. Образы духов, созданные актрисами «Мастеровых», предельно контрастные. Броская, с резкими и выразительными чертами лица, работающая порой на рэповых интонациях Алёна Знайда и мягкая, плавная, воздушная, вся в белом Анастасия Константинова. При этом персонажи равновесны, каждый имеет свои привлекательные стороны. Интересно решена возможность выбора в сцене, в которой духи берут игральные карты и режутся афоризмами. Текст произносят со смаком, в конце делая паузы, как бы предлагая зрителям угадать: «А это кто сказал?» 

Чёрт. «Если кто-то причинил тебе зло, не мсти. Сядь на берегу реки, и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывает труп твоего врага» (Лао-цзы). 

Ангел. «Хочешь порадоваться мгновение — отомсти, хочешь радоваться всю жизнь — прости» (Франц Шуберт). 

Чёрт. «Кто ударит нас по щеке, тому мы голову оторвём» (Никита Хрущёв). 

Ангел. «Прощение — не одноразовая акция, а мировоззрение» (Мартин Лютер Кинг). 

Основная сюжетная линия начинается задолго до дня ссоры помещиков: Ван Шэнь погружает нас в детство персонажей. Сцена решена средствами пантомимы. Мальчишки играют в «камень, ножницы, бумага», а потом из ружья палят по условным уткам, как будто играют в приставку Dendy. Идиллия, большинству зрителей прекрасно знакомая. Этот флешбэк — самый радостный и беззаботный момент спектакля. Его потенциал сохраняется и далее: одно удовольствие смотреть, с какой детской непосредственностью два уже взрослых человека угощают друг друга дыней, а затем поглощают её.

Иван Иванович совсем не похож на провинциального помещика, созданного Гоголем. Брюки, жилет, белая рубашка, зачёсанные набок волосы, очки. Если присмотреться, он — целая коллекция важнейших гоголевских образов: и разборчивый Подколёсин, и плут Хлестаков, и делец Чичиков. А в общем, если и не чёрт, то находящийся в плену у беса и не сильно тому сопротивляющийся человек. Актёр Николай Смирнов находит для своего героя очень точную, выразительную пластику: его буквально передёргивает и заставляет подпрыгивать страсть овладения имуществом ближнего своего.    

Иван Никифорович создан актёром Ильёй Ладыгиным по гоголевским «канонам». Облачённый в безразмерный белый халат, неспешный, похожий на тающую от жары глыбу льда. Ему лень даже вытащить ступни из тазиков с водой, и он едва успевает поворачиваться, следя за перемещениями Ивана Ивановича, который вьётся вокруг мелким бесом.

Телесность чётко фиксирует темпераменты. Пластический поединок оказывается выразительнее и весомее словесной перебранки помещиков с её ружьями, житами, свиньями и чертями. И даже главное оскорбление «гусаком», кажется, не имеет веса. Слова ничтожны, как и причина ссоры. 

В лёгком жанре решена и сцена суда, для которой Ван Шэнь использует формат стендапа. Шутя и на потребу публике, бывшие друзья предлагают заковать друг друга в кандалы и препроводить в тюрьму. Перепалка чуть не перерастает в поединок в стиле рестлинга, когда один Иван кидается на другого. Но бить всё-таки никто никого не будет, а вот случайно брошенное слово не просто обижает, а выжигает всё прошлое: дружбу, преданность, радость. И надежду на будущее.

Второе действие по стилю значительно отличается от первого. Его создавали уже в период полноценных репетиций. И если содержательно спектакль формирует единую вселенную, то стилистически ему пока недостаёт единообразия. 

Наконец-то мы видим на сцене иных жителей Миргорода (справедливости ради, они появляются ещё в последней сцене первого действия), которые довольно точно воспроизводят персонажей «Сада земных наслаждений» Босха, олицетворяя все известные пороки: лень, блуд, чревоугодие, похоть… Менее искушённый зритель вполне может применить к этой вакханалии определение «зомби-апокалипсис» и не ошибётся. Гости пира колоритны в отвратительности и отвратительны в колоритности. Создавая образы крупными мазками, актёры «Мастеровых» проявили всю свою фантазию, использовав запасы костюмерных и возможности грима. 

Мирить двух Иванов эти олицетворения пороков намерены больше для развлечения. Однако это не так-то просто. Миргородцы с двух сторон обступают Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича и толкают навстречу друг другу, но те упираются. Задачу пытаются решить всеми возможными способами. Николай Смирнов и Илья Ладыгин трижды (как в сказке) останавливают действие (благо в театре это возможно), выходят из образов, придумывают новые задачи, меняют мизансцены, включают на телефоне песню Юры Шатунова «И упав на колени», чтобы преодолеть неразрешимый традиционными средствами конфликт. В паузах между дублями актёры сидят на авансцене, свесив ноги в зал, и вспоминают, как просто всё было в детстве. 

«Поссорились, покричали — и всё. Быстро мирились, на следующий день снова друзья и снова играли в футбол вместе. Не то что во взрослой жизни: так сложно мириться, прощать, так сложно, чтобы мир был реально мирным».

Взрослая жизнь равна Вселенной, в масштабах которой человек неимоверно мал, но не ничтожен. Рассуждения актёров о космосе, введённые в пьесу драматургом Анастасией Ермоловой, только на первый взгляд кажутся странными и неуместными.

Илья. Наша земля — соринка, подвешенная в солнечном луче, крошка в пустоте. И в этой грандиозной пустоте нет ни намёка на то, что кто-то придёт нам на помощь, дабы спасти нас от нас же самих.

Коля. Гоголь?

Женя. Карл Саган, американский астроном.

Коля. А всё-таки нам пора возвращаться к Гоголю...

Собственно, и гоголевский «Миргород» — о постепенно утраченном людьми рае. Открывается он идиллией «Старосветских помещиков», а заканчивается повестью про Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. 

Получается, что вышли мы не из «Шинели» Гоголя (кому принадлежит афоризм, доподлинно неизвестно), а из старого доброго Миргорода. Вот только вернуться назад не можем. Не мирятся и герои спектакля. Актёры стараются, но так и не находят средства, чтобы оправдать своих персонажей и прийти к позитивному финалу. Это трезвый взгляд на ситуацию со стороны и даже из космоса. Масштабы катастрофы слишком велики.

Крушение показано завораживающе красиво. Всё вокруг охватывает огонь, сцену засыпает пепел, а между руинами бродит девушка-невеста в опалённом платье. Из сапог, которые при ближайшем рассмотрении оказываются кирзачами, потоками льётся вода. На арьерсцене сумасшедший могильщик с удовольствием расставляет в ряд черепа, а появившиеся наконец Чёрт и Ангел (мы не видели их всё второе действие) выносят на сцену гроб. 

Над его крышкой и происходит примирение двух Иванов. Но примирение уже в другом измерении. От Миргорода остаётся одинокое дерево. Под колыбельную о во́роне, который сидит на дубу и играет во трубу, Иваны, вновь счастливые, гоняют футбольный мяч.

Фото: пресс-служба театра