Сам себе Командор
Рецензия на спектакль Максима Меламедова «Дон Жуан. Новый миф» в Московском Губернском театре
Дон Жуан крушит статую Командора, чтобы самому встать на пьедестал. Это, безусловно, самая большая неожиданность премьерного спектакля Губернского театра по пьесе Мольера.
Интригу обещала уже афиша, на которой актёр Антон Хабаров приобнимает мраморную плакальщицу (фотосессию делали на одном из самых красивых кладбищ столицы — Введенском). К классическому названию создатели сделали прибавку «новый миф», претендуя на трактовку легендарной истории, которой почти 700 лет: прототип персонажа, дон Хуан Тенорио, жил в середине XIV века. На театральных же подмостках Дон Жуан впервые появился в 1630 году в пьесе Тирсо де Молина «Севильский озорник, или Каменный гость». Первая постановка сочинения Мольера относится к 1665 году.
Режиссёр Максим Меламедов (это его первый спектакль на сцене Губернского театра) почти полностью переписал пьесу, избавился от проходных, с его точки зрения, эпизодов и персонажей. Обычно в таких случаях на афише ставят имя автора сценической версии или хотя бы пишут «по мотивам». В Губернский театр зрителей приглашают именно на Мольера (в переводе Андрея Фёдорова).
История постановок пьесы на отечественной сцене — не сказать чтобы обширная. В историю вошёл легендарный спектакль Анатолия Эфроса, в котором Дон Жуан (Николай Волков) и Сганарель (Лев Дуров) были единственными яркими персонажами (буквально были одеты в костюмы ярких цветов) среди серой массы, окружавшей их.
Цветовая гамма рецензируемого спектакля (а над ним трудилась целая бригада художников: Филипп Шейн, Артём Гайнанов, Денис Шевченко) — микст чёрного, серого, коричневого и белого. Здесь всё строгость и аскеза. Неслучайно действие начинается с исповеди, в которой участвуют почти все персонажи. О грехах своего господина Сганарель рассказывает священнику (а не коллеге-слуге, как в пьесе), не ведая, правда, что того за решёткой исповедальни сменил сам Дон Жуан. Но жизнь в городке, который, судя по декорациям, застрял в Средних веках (в центре сцены размещается трёхъярусное строение, нижний этаж которого занимает трактир или мастерская, а средний, с резными балкончиками, отведён под жилые покои), далека от гармонии: жители, покаявшись в грехах (как потом окажется, не во всех), по привычке совершают новые. О Боге здесь думают в последнюю очередь, и это подчёркнуто визуально: огромный колокол не занимаетпричитающееся ему место на колокольне, а лежит на боку рядом с храмом.
Пол сцены покрыт то ли побелкой, оставшейся после ремонта храма, то ли пылью веков, которую нужно смести, чтобы оживить историю, создать тот самый новый миф. Но герои спектакля в пыли только увязают: она густо покрывает их обувь и одежду, отряхнуться от неё невозможно.
Антон Хабаров, облачённый в длинное чёрное пальто (удобная модификация плаща), играет Дон Жуана мрачным типом. Брутальность подчёркивают трёхдневная небритость и зачёсанные назад волосы. Реплики он в основном подаёт ровным голосом, почти без эмоций, и больше смахивает на мольеровского Мизантропа, чем на жадного до жизни героя-любовника.
Он даже готов «продать» свою сногсшибательную телесность, оказавшись в одной из сцен в стильной белой рубашке с кружевным воротником, семейных трусах (а-ля российский мужик) и носках — точно незадачливый герой из анекдотов, а не персонаж любовных романов. Даже непонятно, хочется над ним смеяться или пожалеть его.
Этот Дон Жуан смертельно устал и женщин чаще всего соблазняет механически, потому что так заведено. На последующее выяснение отношений он вовсе не тратится и просто загоняет надоевшую супругу Эльвиру под колокол. В чёрном глухом платье с белым воротничком, причёской, поднятой наверх и оголяющей лоб, героиня Елены Хабаровой поразительно напоминает Смерть.
Иногда Дон Жуан включает фантазию. Чтобы отбиться от оскорблённого жениха Эльвиры (Олег Курлов), сочиняет интермедию, героями которой становятся белочки и зайчики (актёрам специально раздают ушки, как на утреннике в детском саду), и даже называет себя «старым вонючим козлом». Пусть соперник и благородный олень, рога у него большие и ветвистые.
Ещё одно шоу Дон Жуан проворачивает в сцене соблазнения Шарлотты (Наталья Качалкина) и Матюрины (Ирина Токмакова). Второе действие пьесы — одно из удачных в спектакле. Две деревенские хабалки страстно пилят бревно и шпаклюют стену, ловко орудуя мастерками. Потом этими же мастерками они порежут колбасу, а свой небогатый обед запьют вином из бутылок. Из горлышек этих сосудов женихи вырежут им кольца, а свадебным конфетти на головы посыплются опилки. Сцена сделана по законам импровизации, которую подхватывает и Дон Жуан. Он возводит работниц на пьедестал и, освобождая от роб, превращает их своей фантазией в античные статуи. Пожалуй, такой акт творчества ему более интересен, чем всё последующее.
Но в основном Дон Жуан скучает, скучает и ещё раз скучает. Меланхоличная экзистенциальность, избранная режиссёром, не даёт герою не то что расти в образе — он порой шага сделать не может, поэтому чаще всего молчит, сидя у портала сцены, предоставляя мелодичной и печальной музыке (композитор — Андрей Александров) заполнять паузы.
Из состояния задумчивости, в котором Дон Жуан пребывает долгие минуты, своего господина не может вывести даже живчик и философ Сганарель. Михаил Шилов играет этакого увальня-недотёпу в шапке с завязочками и больших очках, твёрдо стоящего на ногах. Ему бы всё больше о земле, о жаловании, о детишках. Но Сганарель, оказывается, небо любит и досаждает этой любовью Дон Жуану. Тема, которая у Мольера появляется только в 5-м действии (его пьеса вообще была освобождена от религиозной дидактики), через версию Губернского театра проходит лейтмотивом. К середине спектакля она утомляет, и даже Дон Жуан, выйдя из прострации, резко отвечает своему дидактичному слуге: «Нет никакого неба!» Конфликт исчерпан намного ранее финала.
Герой потом честно попробует себя в роли слуги, заботливо усадив Сганареля в лодку-тележку и взяв в руки весло. Но масштаб ли это Дон Жуана? Сцена издевательства над монахом-отшельником («побогохульствуй за деньги») и мнимого покаяния в церкви идут впроброс, как и монолог о лицемерии и продажности человечества (вероятно, он задумывался как пророческий), направленный прямо в зал. Ложная патетика не трогает — сидишь и с нетерпением ждёшь встречи с Командором. А её-то вовсе не будет! И это интрига.
Сцену на кладбище действительно предвкушаешь, отслеживая взглядом, как декорацию последнего действия собирают на частично скрытой от глаз обратной стороне поворотного круга. И вот она перед зрителем. Четыре больших статуи в полтора-два человеческих роста выглядят впечатляюще. Дело, казалось бы, наконец идёт к финалу с «пожатием каменной десницы». Но нет!
Могила, привлекающая внимание Дон Жуана, — вовсе не могила Командора, а его собственная: статуя, которая вот-вот примет удары молотка, — точная копия памятника дону Хуану Тенорио в Севилье. Последний диалог герой, устроившись у саркофага, проведёт со Смертью. Проскочив намёком в начале спектакля (вспомним Эльвиру), во всей красе она вернётся в финале. Но Смерть Дон Жуана — не старуха с косой. Это стройная дева на пуантах (в программке персонаж значится как Балерина, и на роль в очередь четыре исполнительницы), лицо которой скрывает маска-череп. Заключив Смерть в объятия и положив её стройную ногу себе на плечо, Дон Жуан делает несколько задумчивых туров по сцене и умирает. Вот что, оказывается, ему было нужно для умиротворения и покоя. На пьедестал его возведёт собственная свита, затем покроет серебристой краской. Максим Меламедов считает, что именно так возникают новые мифы…
Вот только Миф — это в первую очередь наполнение. Форма приходит потом.
