Мистика разных жанров. Памяти народного артиста СССР Валерия Яковлева
Двадцатого декабря уходящего года не стало народного артиста СССР, видного деятеля театра Валерия Николаевича Яковлева. Осенью 2019 года Ольга Абрамова побывала на 80-летнем юбилее режиссёра, бывшего тогда художественным руководителем Чувашского государственного академического драматического театра имени К. В. Иванова. Она увидела семь спектаклей, поставленных Яковлевым в разные годы, и обсудила их с труппой. Сегодня в память о режиссёре Ольга Абрамова делится своими впечатлениями о трёх из них. Несмотря на разность этих работ, их объединяет особенный режиссёрский почерк: смелость при столкновении разных стилей на сцене, умение мастерски выстраивать «двуплановую» реальность в спектаклях, а также вдумчивая, глубокая и серьёзная работа с текстом.
Выпускник 2-й чувашской студии актёрского факультета ГИТИСа, Валерий Яковлев продолжил своё образование на режиссёрском курсе Марии Осиповны Кнебель, а после связал свою жизнь с Чувашским драматическим театром. Сначала он работал здесь в качестве режиссёра-постановщика (1967–1979), затем стал главным режиссёром (1979–1990), а с 1990 года возглавил театр. Стоит сказать, что Чувашский драматический театр имени К. В. Иванова — это старейший театр Чувашской Республики и один из первых национальных театров нашей страны: спектакли здесь играют на чувашском языке (тем, кто им не владеет, предлагают слушать русский перевод, надев наушники). История театра началась в 1918 году со спектакля «Хăв пурăнас тенĕ пек ан пурăн» («Не так живи, как хочется») по пьесе А. Н. Островского, поставленного в Казани режиссёром Иоакимом Максимовым-Кошкинским и группой артистов-энтузиастов Чувашского передвижного театра. В 1920 году театр обосновался в Чебоксарах. Имя чувашского поэта-классика Константина Иванова он носит с 1959 года. В репертуаре театра с течением времени выделились три линии: чувашская классика; русская и зарубежная классика; современная чувашская драма, причём последняя занимала и занимает бóльшую его часть.
Валерий Яковлев ставил спектакли по всем трём линиям. Но вне зависимости от атмосферы, предлагаемой автором, его работы — по Чехову, Шекспиру или чувашскому классику Фёдору Павлову — были насыщены национальным колоритом. Мелодика чувашской речи, звон монет на роскошных национальных украшениях, вышивка на костюмах, традиционные предметы обихода, народные песни, а также природная музыкальность, пластичность артистов — всё это грело душу зрителя, который смотрел спектакли вдохновенно, полностью включаясь в действие, горячо плача и от души смеясь. И ещё одна особенность режиссуры Яковлева: работая с материалом любого жанра, он испытывал потребность вскрывать в нём нечто потустороннее, мистическое.
«День очищения», 2013 год. Кетерук — Нина Яковлева, Мисаил — Евгений Урдюков.
Философская драма
Спектакль «Мунча кунĕ» («День очищения») по пьесе современного чувашского писателя и драматурга Арсения Тарасова был поставлен Валерием Яковлевым в 2013 году. Это философская драма, действие которой разворачивается в чувашской деревне в наши дни. По пьесе старуха Кетерук оказывается в тягость детям, живущим в городе. Уход за ней создаёт для них трудности, порой неразрешимые. Душераздирающие мотивы произведений Валентина Распутина слышатся в этом сюжете.
Слева — деревянное крыльцо, за ним где-то далеко, в глубине сцены мы видим старое больное, но очень высокое, гордое, одиноко стоящее дерево — оно как сама Кетерук. Над ним — бескрайнее звёздное небо. Через всю сцену от крыльца вверх и в правый её угол ведёт дорога к бане. Баня стоит на возвышении, она — это место очищения: «баня парит, баня моет, баня лечит», — скажет один из героев спектакля. Баню затопят приехавшие к старухе сыновья: повалит наружу белый дым из трубы. Уютный уголок под баней в правом углу сцены — там аккуратно сложены в поленнице дрова. Из этого уголка старуха подслушает разговор своих детей о том, как им трудно ухаживать за ней, и примет решение уйти умирать вне дома.
Спектакль выводит на первый план целый ряд пронзительных актёрских работ. Одна из них — работа Нины Яковлевой в роли Кетерук. В репертуаре у народной артистки России и Чувашии, выпускницы ГИТИСа Нины Яковлевой — большие роли: Виола из «Двенадцатой ночи» и миссис Куикли из «Виндзорских проказниц» Шекспира, горьковская Надежда Монахова («Варвары»), распутинские Мария из «Денег для Марии» и Дарья из «Прощания с Матёрой» и многие другие. В их числе — знаменитая и так горячо полюбившаяся чувашскому зрителю бабушка Праски из пьесы Анатолия Чебанова «Бабушка Праски внука женит». Яковлева — актриса с огромным диапазоном. Ей подвластны все жанры на сцене — причём она с лёгкостью может переходить из одного в другой даже в пределах одного спектакля. Кетерук органично вписывается в череду её героинь.
Режиссёром тщательно продумана, а артистами замечательно сыграна принадлежность героев спектакля к разным реальностям. Одна — настоящая, и в этой реальности Кетерук перестаёт ориентироваться. Хотя рассудок её путается, она чувствует, что отпущенное надо прожить, хорошо ли, плохо ли живётся. Родную землю нельзя бросить, деревенский дом оставить тоже нельзя.
В другой реальности, той, которая существует лишь для Кетерук, слышны нотки чего-то мистического — это подчёркнуто в музыкальном оформлении (композитор — Николай Казаков). Вот старухе не хватает воздуха, она выходит из дома подышать. Ей плохо, она ложится на пол на живот, потом переворачивается на спину и, кажется, не дышит. Затем она «обнимает» воздух руками. Точно таким же жестом в другой сцене она будет стоя «обнимать» пустоту, когда речь зайдёт о внуках: обнимать их — для неё то же самое, что дышать, а внуков дети не везут.
Дни Кетерук похожи один на другой: она просыпается с молитвой Пресвятой Богородице, днём ей по хозяйству помогает немой подросток Мисаил (Евгений Урдюков). Она любит его как сына, заботится о нём по-своему. Например, достаёт для него деньги, так как парень любит звон монет. Когда видишь, как старуха и немой подросток искренне и по-детски радуются, играя в прятки, сквозь смех к горлу подступает комок слёз и ощущаешь глубокую боль за обоих. Пронизывающая грусть от всеобщей разлаженности жизни разрывает сердце.
Подслушав разговор сыновей, старуха понимает, что она мешает детям и ей надо уйти. Она принимает эту ситуацию почти безэмоционально, как данность. При этом в сцене ухода из дома Кетерук бросит удивительный взгляд в зрительный зал — поверх и сквозь тебя, совершенно отрешённый. Светит луна, Кетерук идёт в зал и отстраняется даже от Мисаила, умоляющего её остаться.
Режиссёром прочерчены и другие актёрские работы. Молодой учитель Лёша (Александр Петров) и его жена Мариша (Оксана Драгунова) ссорятся из-за того, что у них нет детей. Лёша бесконечно трогателен в своей любви к жене. Он так ревнует её к приехавшему из города Георгию. Народный артист Чувашии Вячеслав Александров в роли Георгия создал образ здравого, ясного человека, сильного не только физически, но и духовно, во всех своих поступках.
Спектакль, кстати, завершится примирением Мариши и Лёши, и на сцену на велосипеде выедет ребёнок — видимо, зритель должен заключить, что у супругов всё-таки появились дети, жизнь взяла своё. Наивный ход. Но чувашскому зрителю нужна эта отдушина, эта мелодраматически счастливая концовка, эти очистительные слёзы на глазах.
К слову, зритель — это, наверное, самое большое богатство чувашского театра. Какое бы незамысловатое решение ни предлагал режиссёр, зритель безусловно верит происходящему на сцене. Сидя в зале, оказываешься в каком-то едином, заряженном энергией поле и вдруг ясно ощущаешь непрерывающуюся «родовую» — в смысле от земли родной идущую — связь нас сегодняшних с ушедшими поколениями. Думаю, это и есть основная тема чувашского театра.
Подлинный катарсис можно пережить до финальной сцены. Девушка Соня (Елизавета Хрисанфова) влюблена в женатого сына Кетерук Виталия (Сергей Павлов). Соня сильно пьёт. По всей вероятности, её в молодости обидел Виталий: погулял с ней, а затем уехал из деревни и женился в городе. Она чувствует себя никому не нужной, жизнь ей не мила. Пьяная, она вспоминает счастливое прошлое и идёт париться в бане, в которой только что парились сыновья Кетерук. По несчастливому стечению обстоятельств баню поджигает Лёша, уверенный, что там парится его жена с любовником.
Ярко полыхает баня… Бедную Соню из бани на руках выносит Мисаил, и она умирает у него на руках. Немой подросток восклицает: «Нет мамы!» (только здесь мы узнаём, что Соня — мать Мисаила) — и в этой реплике, прорвавшейся через немоту, через «не могу» — боль и очищение. Он смог, он сказал. Он всё осознает. Он освободился.
«Часы с кукушкой», 2018 год. Сцена из спектакля.
Притча
Спектакль «Куккуклă сехет» («Часы с кукушкой»), поставленный в 2018 году, рассказывает о судьбе умирающей деревни. Пьеса современного чувашского поэта и драматурга Марины Карягиной построена на притчевых мотивах, что определяет и жанр спектакля. Вроде бы время и место действия — наши дни, деревня. Но что это за время и место? Вымершая деревня, в которой живёт один-единственный человек — часовщик по имени Кени (Сергей Иванов). Жена Лиза, с которой время от времени разговаривает герой, — пластиковая кукла-манекен. Стены в доме Кени увешаны часами: он ездит по соседним деревням, собирает сломанные часы, чинит их и вешает у себя дома. Есть только одни часы, которые Кени никак не может починить, — часы с кукушкой, оставшиеся от деда.
Пространство сцены производит пугающее впечатление. Оно не холодное: краски здесь по-деревенски яркие и тёплые. Нельзя сказать, что оно мёртвое: дом, в котором живёт часовщик, обжитой и даже уютный. Дело в другом: это покинутое пространство. Дом Кени словно разбит пополам: стены его придвинуты к зрителю, одна — справа, другая — слева, а между ними в центре оставлена тропинка с забором из плетня по бокам, идущая куда-то вглубь сцены. Взгляд на эту дорожку рождает ощущение огромной, бескрайней пустоты за стенами дома. В этой деревне действительно живёт только он один, часовщик Кени.
Кени — Иванов появляется в глубине сцены в плаще и с телегой, полной часов. Под звуки дождя и грома, при вспышках молнии он проходит по дорожке мимо забора к себе домой, оказываясь прямо перед зрителем на авансцене. «Смерти нет», — говорит он, размышляя о часах и своём мастерстве, — и веришь, что её и правда нет. Смерти в этом нереальном, мистическом пространстве нет и быть не может. Как нет и не может быть в нём времени.
В деревню приезжает Кени Второй (Пётр Садовников), двоюродный брат Кени, и оказывается, что он приехал, чтобы продать дом. Кому продашь дом в опустевшей деревне? Но в пьесе и в спектакле идея предложена всерьёз. Братья спорят. Кени Первый не хочет покидать деревню: он живёт здесь, чтобы «охранять погост», а Кени Второй настаивает, что именно он — наследник дома и потому имеет право его продать. В это время из-за стен дома, справа и слева за забором, встают мертвецы — «духи воспоминаний». Они как бы иллюстрируют сцены из прошлого, о которых упоминают в споре братья. Оказывается, когда-то Кени Второй бросил свою жену Лизу беременной, а Кени Первый женился на ней и воспитывал её сына. Сейчас Лизы в деревне нет, она живёт с внуками в городе. Братья вспоминают детство, молодость. Воспоминания «оживают» — и счастливые, и горькие, — из-за плетня выходят всё новые и новые фигуры. Жизнь в воспоминаниях яркая, многолюдная, светлая. В одной из сцен восставшие мертвецы выходят из-за плетня на авансцену и всматриваются в лица зрителей, словно безмолвно вопрошая: как вышло так, что жизнь омертвела?
Братьям снятся сны, в которых читаются послания о родовом проклятии. Кени Второму во сне является мать (Нина Яковлева) с клубком красных нитей в руках. Она роняет его на пол, нитка тянется, разматывается — а сматывать её обратно в клубок должен Кени. Она делится с сыном, что «души старейшин не пускают её в царство мёртвых».
Кени Первый видит во сне отца (Вячеслав Александров): в руках у него красный платок, он говорит о том, что нельзя «выпускать из рук древо жизни», забывать предков. Отец уходит, оставляя платок.
Кажется, что спектакль настолько метафоричен, наполнен знаками, символами, что вот-вот действие перейдёт в абсолютную условность или даже схематичность, но режиссёр умудряется удерживать реальный план происходящего.
Во втором действии в деревню приезжает Лиза (Валентина Иванова), и важно, что приезжает она на Троицын день. В этот момент отдельные символы спектакля складываются в ясную картину. Пятидесятый день после Пасхи на Руси был одним из самых важных праздников. С одной стороны, он знаменовал начало лета, а летом по урожаю можно судить, каким будет весь год. С другой стороны, это праздник сошествия Святого Духа на Апостолов.
Неслучайно именно в этот день происходит главное событие спектакля — покаяние Кени Второго. Его духовное возрождение начинается с осознания тяжести своей вины, когда он спрашивает у Лизы, любила ли она его. Затем он просит у неё прощения на коленях. Пётр Садовников передаёт мельчайшие оттенки сложных эмоций — от осознания вины и принятия тяжести удара до страстного раскаяния.
С раскаяния Кени Второго начинается очищение рода и восстановление связи поколений. В финале спектакля его призывает к себе и прощает родной сын. Вновь слышны звуки дождя. Сын подходит к отцу, раскрывает над его головой зонтик и говорит: «Отец, я рядом». Пространство сцены больше не ощущается как пустое. А с неба падают не капли дождя, а блёстки.
«Чайка», 2019. Сцена из спектакля.
«Странная пьеса»
В творческой судьбе любого режиссёра чеховская «Чайка» — этап, рубеж, событие. Валерий Яковлев, подступившийся к этой пьесе в 2019 году в 80-летнем возрасте, — не исключение. Любопытно при этом, что Чехова на сцене Чувашского театра считай что вообще не ставили: единственная постановка за более чем столетнюю историю театра — драматический этюд в одном действии «О вреде табака», показанный зрителю в 1919 году.
«Пилӗк пӑтлӑ юрату» — в переводе с чувашского название спектакля звучит как «Пять пудов любви» — известная цитата А. П. Чехова, взятая из его письма А. С. Суворину. Однако спектакль у Валерия Яковлева получился не столько о любви, сколько о соблазне. Режиссёр построил концепцию постановки, оттолкнувшись от «странной» пьесы Треплева и ввёл нового персонажа — Дьявола, которого исполняет Евгений Урдюков. Мистический персонаж носит карнавальную маску, и у него всего одна реплика в финале спектакля, остальные сцены решены пластически. На протяжении всего действия он своим появлением «комментирует» происходящее. Это он посмеивается над Треплевым и Ниной, когда влюблённые рады встрече и целуются; это он стоит за спиной Нины, когда она читает монолог из пьесы Треплева; он же подносит Нине книгу для автографа, когда она встречает Тригорина; он молча следит за общением Нины с писателем, а когда перед отъездом Тригорин на минутку встречается с ней в решающей для их отношений сцене, Дьявол снимает с себя маску и надевает её на Нину, сам же остаётся в обнаружившейся под первой маской ещё одной белой маске с улыбкой.
Поначалу не совсем понятно, почему в отдельных танцевальных сценах Дьявол появляется в компании гуманоидов, однако это разрешается в финале спектакля, когда Нина оказывается, по всей вероятности, в «инопланетном» пространстве, описанном в пьесе Треплева, — где «тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну». Камни в спектакле, кстати, изображают артисты в камуфляжных плащах — значит ли это, что Нина в финале оказывается на нашей планете единственной выжившей после войны? Как бы то ни было, рядом с ней остаётся только одно живое существо — это Дьявол, который её обнимает. Звучит чеховский текст: «Мировая душа — это я».
Трогательную линию, в которой любви вот уж точно «пять пудов», ведёт в спектакле актриса Эмилия Назарова, исполняющая роль Маши. Маша в спектакле курит, она часто пьяна (что вполне в традиции исполнения роли), жизненная реальность размыта и тяжела для неё. Но особенность Маши — Назаровой в том, что эту тяжёлую реальность она принимает. Принимает как факт: ну не любит её Треплев. Сколько терпения, сколько подлинного стоицизма в этом принятии!
Нина Оксаны Драгуновой — цельная натура. Совершенно ясно, что она влюблена в Треплева, а тот буквально доводит её до измены своими подозрениями и ревностью. Из чисто женского любопытства она потянулась скорее не к самому Тригорину, а к той жизни, которую он ведёт: ей тоже так хочется. Но нервное поведение Треплева (артист Василий Иванов играет его в первом акте страстно, импульсивно) нарушает её внутреннее равновесие, и она стремится его восстановить, просто потому что душевное равновесие для неё — естественно. Всё, что происходит в её судьбе дальше, — уже дело рук Дьявола.
Во втором акте Нина с Треплевым будто меняются местами: Нина теряет душевное равновесие, но настаивает: «Я верую!» — а Треплев становится холодно-спокойным — это будущий самоубийца.
В исполнении Тригорина Петром Садовниковым чувствуется ироничность и глубокое жизнелюбие самого автора пьесы. Он то и дело посмеивается сам над собой, и его примирительные слова о том, что «всем хватит места, и новым, и старым, — зачем толкаться» звучат мудро. Аркадина (Елизавета Хрисанфова) раскрывается в словах «Я актриса, а не банкирша!». Веришь ей: она не скупа, всё дело в том, что денег попросту нет.
Ясных ответов на возникающие вопросы спектакль Валерия Яковлева не даёт. В иных сценах верх берёт постмодернистская эклектичность, в других — пластическая схематичность, вплоть до пантомимы, что даёт ощущение некой отстранённости от материала пьесы, «заигранной» до «узнаваемой неузнаваемости». Полифония драматургии Чехова, её оттеночность, богатство смыслов — со всем этим режиссёр пытался вступить в какой-то свой, очень личный диалог.
Фото: сайт Чувашского государственного академического драматического театра имени К. В. Иванова
