Главное в опере – это сюжет!
Полуконцертное исполнение «Птиц» Браунфельса в фойе Детского музыкального театра Н.И. Сац
В своей книге «Сюжет для мистерии» я показывал, как в «Золотом петушке» (1908) Римского-Корсакова комический сюжет впервые сомкнулся с оперой в высшей точке развития её формы – с музыкальной драмой-мистерией. Конец здесь трагический, и потому смех – невесёлый, очень серьёзный. Это чисто русская история, когда импульс Гоголя был подхвачен волной очень высоких духовных поисков символистов. Вагнер, двигаясь в этом направлении, остановился на мистерии под видом бытовой комедии («Нюрнбергские майстерзингеры»), его прямые последователи Хумпердинк и Зигфрид Вагнер эксплуатировали комедийный элемент народной сказки. Мистериальную природу комедии и сатиры тогда только начинали осмыслять, обратившись к религиозно-ритуальным истокам смеха, – Герман Райх в гигантском труде «Мим» (1903) прошагал путь от античности до Шекспира. Но опять же только в российском театре расцвела мистерия смеха (Маяковский – Мейерхольд). Этому поспособствовал особый климат Октябрьской революции 1917 года. В конце 1930-х из таких настроений вышла хорошо знакомая нам концепция смеховой культуры и карнавала Бахтина. Ей-то и удалось громко прозвучать на Западе…
И вот мы вдруг слышим «побочную тему». Оказывается, что в 1910-х немецкий композитор Вальтер Браунфельс трудился (с перерывом на участие в боях Первой мировой) над музыкальной драмой по античной комедии. «Лирико-фантастические сцены» Браунфельса «Птицы» по Аристофану имели огромный успех на премьере в Мюнхене в 1920 году (дирижировал Бруно Вальтер) и были популярной оперой, однако и её, и всё творчество Браунфельса полностью забыли после Второй мировой. Тогда побеждённая Германия агрессивно отрекалась от собственной национальной специфики, всё поствагнеровское, поздне- и неоромантическое, для немцев как бы остаточное, резко стало неактуальным и постепенно сменялось «самым авангардным» авангардом, вовсю злоупотреблявшим дисциплинированной толерантностью немецкой публики.
Я так издалека предваряю рассказ о недавней премьере «Птиц» в Детском музыкальном театре имени Н.И. Сац с целью отметить, что с точки зрения отечественного культурного канона (коль скоро наблюдаются попытки о нём позаботиться) сам по себе выбор и постановка этого сочинения впервые в России – весьма многозначительный жест, открытие пропущенной страницы истории западноевропейского музыкального театра, небезразличной именно для нашей культуры.
Художественный руководитель театра Георгий Исаакян на данный момент поглощён диалогом с доставшейся ему площадкой. Все знают, что основная сцена театра три года находится на реконструкции. Однако здание возводилось в 1970-х тогда уже пожилой, по-юному энергичной и шумной Наталией Сац как целый театральный мир для детей, и внутри него найдётся немало других пространств, где может поместиться целый театр. Название «Re-Конструкция», данное для всей череды постановок театра на время, пока закрыта большая сцена, хочется понимать как бой всякой, так не нужной сегодня деконструкции. Не говоря уже о том, как интересен и значителен предлагаемый репертуар, заразительно действует сама радость от, казалось бы, затяжной нужды неустанно экспериментировать, в буквальном смысле скитаясь из угла в угол.
Постановка «Птиц» – откровенный эксперимент, и лёгкий, и трудный. Сценическое решение не стремится поразить нас концептуальностью и изобретательностью. Представление в фойе – полуспектакль-полуконцерт по ситуации: что-то певцы поют наизусть, что-то на авансцене перед пюпитрами с нотами, а иногда, перемещаясь по пространству, носят ноты с собой. И солисты и хор в костюмах: смесь галантного (время Моцарта) и фантастического, — но хор при этом всё же не действует, а располагается по галерее за оркестром. Это было бы допустимо и для чисто сценической версии, если учесть, что прообраз хора в опере «Птицы» – хор древнегреческой драмы, который и у Аристофана выступает в птичьих костюмах. Декорации – просто видеопроекции на задник: небо и облака, как бы парящий в воздухе замок и всевозможные дивные орнаменты с птицами, цветами и травами – наглядные иллюстрации тех звуковых картин, которые разворачивает перед нами оркестр. А вот освоение музыкального неоромантического текста – задача высшей степени сложности. Для оркестра – громадная масса музыки, для дирижёра – «лес» переплетающихся голосов, непрерывное музыкальное развитие и неослабевающе высокий градус эмоциональности, для певцов – очень много слов на немецком языке при необходимо плотной звукоподаче трудной для исполнения «мелодичной декламации».
Результат большого тщательного труда налицо. Маэстро Артём Макаров, как на весах, отмерил сообразную пространству звуковую массу оркестра: он не собирает слишком большой состав, но в то же время ничуть не жертвует положенным эффектом экстатичной пышности и наполняет спектакль неослабевающей энергией. Полнозвучны, объёмны, с крепким центральным регистром голоса у пары главных героев – тенора Максима Дорофеева (Хоффегут) и баритона Данила Князева (Ратефройнд), лёгкое, но сильное сопрано с уверенным верхом у главной героини – Анны Малькиной (Соловей); прекрасно прозвучали также лирический баритон Владислав Васильев (Удод) и бас Алексей Красовский (Прометей/Орёл). Весь ансамбль певцов оказался высокого вокального уровня. В общем-то, больше ничего и не нужно, чтобы «Птицы» Браунфельса состоялись как заметное музыкально-театральное событие. Даже наблюдается что-то похожее на моду: некоторые зрители на спектакле не в первый раз. При этом изначально, по словам Исаакяна, предполагалось однократное исполнение, и теперь «Птиц» дали уже в третий раз (не считая прогона) в силу очевидного неожиданно высокого интереса. Конечно же, такая работа должна полновесно состояться в московской музыкальной жизни.
Все успешно извлекаемые из забвения раритеты, кажется, примерно одинаковы: это сочинения драматургически удачные, музыкально состоятельные, но мало оригинальные – такие, что не требуются публике всех стран во все времена, но могут на какое-то время стать «изюминкой» в репертуаре. Таковы и «Птицы» Браунфельса: здесь исключительно оригинальный сюжет, мастерская рука музыкального драматурга – композитора и либреттиста в одном лице, но отсутствие этого самого лица как такового.
Так создал ли немецкий композитор смеховую мистерию? Ничуть не бывало. У Аристофана в «Птицах» – религиозный сюжет, вывернутый комедийным жанром наизнанку: птицы — символические атрибуты богов-олимпийцев и, значит, сами по себе объекты поклонения для людей — решают присвоить себе всю божественную власть над ними. Естественно, с помощью людей и в их интересах. Между небом и землёй строят они свой город, вызывая тревогу на Олимпе. Мир богов у Аристофана — пародийный, так что человек, получив власть над птицами, получает и власть над богами. Древние греки вовсю высмеивали своих же богов, а Браунфельс, впитавший немецкий культ классической античности, не может себе такого позволить. Вся мифология «Птиц» у него не глубинно-античная, а классически-немецкая. В интонациях оперы словно собрались все птицы классической и романтической поэзии-песни, где пение каждой птички давно оформилось в законченную музыкальную идиому. Эффектно симулируют разноголосое птичье пение и инструменты оркестра, и хор, а главные герои – граждане Афин Аристофана — стали очень похожи на принца Тамино и птицелова Папагено из «Волшебной флейты» Моцарта. И боги Олимпа здесь – это всемогущие вселенские силы. Они не подчиняются, а разрушают птичий город. В оркестре отгремела буря, и искателям счастья в птичьем царстве остаётся вернуться к своей привычной жизни. Приключение заканчивается для каждого в согласии с зовом его натуры: один устремляется к житейскому уюту, другой – к мечте. Прекрасноголосый Соловей становится путеводной звездой такого сюжета, его песня пронизывает всё произведение от начала до конца и в финале под затухающий оркестр продолжает звенеть издалека. Светящаяся очарованием Анна Малькина поёт последнюю песню Соловья из боковой ротонды, на которой сейчас в театре идёт «Орфей» Монтеверди.
Фото: сайт театра
