Дней связующая нить
В конце мая 2023 года в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко состоялась нашумевшая премьера «Нормы». Показы прошли при полных аншлагах, несмотря на высокие цены на билеты. Музыкальным руководителем постановки стал приглашённый из Мариинского театра дирижёр Кристиан Кнапп, обладающий огромным и разнообразным опытом, а режиссёром спектакля выступил Адольф Шапиро, чья дебютная постановка 2009 года в качестве оперного дирижёра, «Лючия ди Ламмермур» с Хиблой Герзмавой в заглавной роли, стала триумфом сезона и была удостоена «Золотой маски». Кроме известных специалистов в своих областях — художника по свету Ивана Виноградова и сценографа и художника по костюмам Марии Трегубовой — зрителя, несомненно, привлекало имя исполнительницы партии Нормы: на этот раз ею снова стала прославленная Хибла Герзмава, которую московский зритель мог не раз в течение года видеть на площадке Московской филармонии, где она выступала в сольных концертных программах. Премьера «Нормы» — по-настоящему большое и ожидаемое событие в московском музыкальном сезоне.
Спектакль получился концептуальным и эпическим. Знаменитая и очень сложная для исполнения опера Беллини, впервые поставленная ещё в 1831 году, предъявляет высокие требования к голосам певцов, в первую очередь — к сопрано в заглавной партии. Но привлечение внимания зрителя к голосам артистов было для создателей спектакля задачей второстепенной; в центре их внимания оказалась сложная и оригинальная сценографическая идея. Адольф Шапиро отнёсся к спектаклю не как к опере, а как к настоящей трагедии, возводя её несколько размытый жанр «лирической трагедии» до высот столкновения долга и чувства, движения к своей роковой судьбе, которое ничто не может остановить. Норма в этом спектакле — это соединение судеб пророчицы Кассандры и царя Эдипа, оказавшегося виновным в трагедии, до истоков которой он хочет дойти.
В спектакле Шапиро, визуально реализованном Марией Трегубовой, ситуация разлома доведена до предела: время остановилось и «вывихнуло сустав», оно в прямом смысле ушло в монохромность и потеряло все краски бытия. Мир стал бело-чёрно-серым, и только элементы красного разбавляют эту ограниченную в своей цветовой однородности картину. Сама Норма то выделяется из этого странного мира, и тогда её одежда становится «красным пятном», а она сама — носительницей величия, уникальности и кровавой тревожности одновременно, то соединяется с ним, укрывая себя в хитон всё тех же серо-белых оттенков. Это мир под огромной белой луной, который был бы идеально правильным, если бы зритель не чувствовал буквально каждую секунду, что в нём что-то идёт не так. Нарисованный художником, не видящим света, он как будто бы забыл об одной из трёх плоскостей.
И в выстроенности деревьев первого акта, и в марширующих солдатах-друидах (режиссёр решает не соблюдать историческую достоверность и интерпретировать римлян и друидов условно) есть какая-то неестественность, в которой, например, свисающие с потолка огромные олени, заготовленные для жертвоприношений, неожиданно выглядят нормально, потому что разрушают эту странную, удручающую монотонность. Интересно, что движение людей среди рядов деревьев вызывает ассоциации и с невидимым у Чехова, но таким же непонятным, тревожным, трагическим уходом военных из города в «Трёх сёстрах».
Такое же ощущение неестественной, странной, почти кукольной упорядоченности возникает и во втором акте. Пространство покоев Нормы (двор её дома, где почему-то возникает даже автомобиль или, скорее, замороженный его остов, а вдалеке в миниатюре, будто сложенный из конструктора «Лего», виднеется город) выглядит как будто замершим, обледеневшим: здесь замерла жизнь и она никак не возрождается, никакими усилиями. Шапиро делает оперу Беллини чуть ли не кровной наследницей античной трагедии, и Норма становится не только Эдипом, но и отчасти Медеей (она хотела бы убить своих детей, рождённых в грехе, но не может этого сделать), а также Федрой (даже более расиновской, чем античной), вдруг обнаружившей соперницу там, где она не подозревала её найти. Но Норма — это в первую очередь жертвенная Антигона, Жанна д’Арк этого странного, остановившегося мира, в котором нарушена правильность. Поэтому, будучи друидкой, преступившей законы своего мира, она заявляет о своей вине, умирает вместе со своим возлюбленным из стана римлян Поллионом и таким образом освобождает мир от сломленности — пространство перед нами вдруг играет всеми возможными красками на впечатляющем видео Ильи Старилова и в световой партитуре Ивана Виноградова.
Эта концепция, несомненно, великолепно работала бы в теории и, возможно, даже могла бы быть реализована в театре, если бы не одно но. Главные роли исполняет великолепное трио певцов: Хибла Герзмава — верховная жрица друидов Норма, Владимир Дмитрук — римский проконсул Поллион, Полина Шароварова — молодая жрица, которая и оказывается новой возлюбленной Поллиона. Если Феликс Кудрявцев в роли отца Нормы Оровезо, разъезжающего на инвалидном кресле, ещё может вписаться в мощную, довлеющую над постановкой режиссёрскую концепцию (да, даже люди «вывихнули суставы», покалечились, не стоят нормально на ногах!), то три главных исполнителя слишком живы, страстны, прекрасны и невероятно объёмны в своём исполнении от начала до конца, чтобы вместе с режиссёром и сценографом совершать этот путь от скованности и монохромности до обретения смысла жизни в жертвенности.
Диссонанс в постановке возникает оттого, что произведение Беллини — опера бельканто, предназначенная для постоянного любования голосами исполнителей, для сложных и многомерных музыкальных зрительских переживаний, которые дарят нам в случае творческой удачи певцы — и здесь она, несомненно, состоялась. Герзмава выдерживает длинные периоды, ведёт за собой невиданные высоты силы и красоты своего голоса, и на её уровне оказывается и молодая певица-стажёр Полина Шароварова, точность исполнения которой не снижает её эмоциональности и страстности. Не менее хорош и Владимир Дмитрук в роли Поллиона, и потому самые сильные эмоциональные впечатления — именно от певческих дуэтов. В первом акте это Va’, crudele, a al dio spietato Адальжизы и Поллиона и следующий за ним Sola, furtiva al tempio Нормы и Адальжизы, а также довершающий любование голосами исполнителей терцет Oh! di qual sei tu vittima, а во втором акте — проникновенный дуэт соперниц и в своей взаимной жертвенности почти подруг Нормы и Адальжизы Deh! con te, con te li prendi, а также финальный дуэт Нормы и Поллиона In mia man alfin tu sei. Великолепные исполнители не могут изменить природе оперы Беллини и наполняют эти дуэты и терцеты сложными человеческими эмоциями, многогранной динамикой, страстностью, эмоциональностью — следить за ними истинное наслаждение, об этих минутах вспоминаешь даже спустя несколько месяцев после премьеры. Монохромность? Вывихнутость? Разорванность времени и выстроенность конструктов? Нет, нет и нет!
И что же получается? Мы верим режиссёру глазами, но не верим ему ушами. Когда прекрасная Норма после исполнения каватины Casta diva запахивает поверх красного царственного хитона нечто наподобие серого, под стать всему вокруг, халата, у зрителя перехватывает дух не от мысли о значении её погружения в странную однообразность этого мира, а от того, что она закончила петь и чудо этого пения больше не повторится. Слушая пение, мы с самого начала получаем эстетическое наслаждение и следуем за красотой и богатством голосов исполнителей, а визуальный ряд и режиссёрская концепция выстраивают для нас иной временной порядок чувственного восприятия, озадачивая нас, создавая асинхронность перцепции музыки и режиссуры.
Таким образом, при мастерски решённых профессиональных задачах и в области сценографии, и в области музыки, вывихнутым сустав оказывается не у времени как такового, а у времени сценического, у порядка восприятия зрителем этой постановки. Именно поэтому о ней на удивление трудно писать и вспоминать: спектакль не задаёт целостный вектор понимания, не остаётся в сознании как понятое и прожитое произведение искусства, а, скорее, приводит к многоканальности работы ума и сердца, что не для всех и не всегда возможно в музыкальном театре. Вероятно, работа дирижёра Кристиана Кнаппа могла бы сгладить этот диссонанс, но мне показалось, что Кнаппу не удалось подняться до эмоций исполнителей, оркестр как будто сдерживал певцов, призывая их вернуться в динамику постепенного болезненного развития и финального слома, предложенного режиссёром. А певцы — Дмитрук, Герзмава и Шароварова (открытие этого вечера) — жили своим певческим нутром и сыграли для нас свои полнокровные трагедии чувств на фоне апокалиптического серого мира, созданного Шапиро. Противоречивый набор сильнейших эстетических ощущений для разных каналов восприятия, не вмещающихся в жёсткую, умную, любопытную режиссёрскую концепцию, — вот в чём и сила, и уязвимость новой «Нормы», впервые исполненной на площадке МАМТа весной этого года. Вполне возможно, что у спектакля впереди ещё длинный путь развития, в ходе которого этот дисбаланс может сгладиться, найти себя в новом синтезе.
